Однако такое явление заметил бы и Максенций, но от него мы не услышали ни одного упоминания об этом из ряда вон выходящем происшествии.

А может, видение Константина было следствием необычного расположения планет, известного как сизигия? Согласно результатам убедительного исследования, проведенного в 2014 г., в этой части Италии небо в конце октября чрезвычайно чистое. Созвездие Лебедя поднимается над созвездием Орла, а Венера, Юпитер, Сатурн и Марс располагаются на одной линии. Христограмму Константина – так, как ее изображают на фресках и монетах, – часто рисуют на фоне звезд{166}.

Описание видения Константина у Мульвиева моста, которое приводит Евсевий Кесарийский, живший с 265 по 340 г., удивительно похоже на историю обращения в христианство апостола Павла. Но что же на самом деле увидел в небесах Константин? Был ли это языческий символ Аполлона, т. е. «аполлина»? Или же – христограмма? Отец Константина, сластолюбивый, здоровый рысак, конечно же, был ярым поклонником непобедимого солнечного бога Аполлона. Можно не сомневаться, что, даже начав свою программу христианизации, император оставлял Аполлона в фаворитах.

Возможно, это было какое-то метеорологическое явление, напомнившее воинам о Непобедимом Солнце, божестве, особенно популярном среди римских солдат, и лишь позже его приспособили под Иисуса Христа?

Какова бы ни была физическая или религиозная основа этого фантастического предзнаменования, исторические события были весьма драматичными. По свидетельству античных источников, в войсках Максенция насчитывалось более 180 000 солдат, и хотя в реальности их было, скорее, 30 000, численность была все же значительная. Это стало битвой империи не на жизнь, а на смерть. Максенций совершил роковую ошибку и перешел через Тибр, а затем, готовясь к осаде, привел в негодность Мульвиев мост. Так что по приближении Константина собственным войскам Максенция теперь приходилось переходить реку по деревянному понтону – и это было слабым местом в их тылу.

На старинных фотографиях места сражения мы видим безмятежно текущую реку. Однако в тот день, поздней осенью, Тибр превратился в полный мусора и утопленников водоем, вздувшийся от рвотных масс, дерьма и крови. Константин – вероятно, распаленный своим видением, чем бы оно ни было, – гнал войска, веля им теснить своих соотечественников назад, пока те не оказались по колено, потом по пояс, а там и по шею в воде. Под весом сражавшихся сооруженный для переправы через реку понтон из лодок разрушился. За 900 лет до этого именно по такому хитро выстроенному ряду судов – понтонному мосту – переправился на западный берег Босфора Дарий со своей персидской армией. Теперь же благодаря этому разрушенному понтону через Тибр открылся проход на восток для Константина.

Константин отметил свою победу в битве у Мульвиева моста тем, что, насадив отсеченную голову Максенция на пику, пронес ее в Рим{167}. На том самом месте, где Константин одержал победу, года через два возвели памятную арку.

Сегодня это некогда перекинутое через Фламиниеву дорогу четырехугольное сооружение, в камне запечатлевшее блестящее торжество незаконнорожденного претендента на трон, оттеняет скромную виллу Мальборгетто. Под средневековым настилом дома были обнаружены плиты Римской эпохи, устилавшие ту самую дорогу, что привела к победе Константина с его войском.

На протяжении многих столетий эту виллу, где сейчас так спокойно, путники считали вехой, обозначавшей прибытие в Древний Рим. А вот для Константина битва у Мульвиева моста, пожалуй, стала эпизодом, знаменующим его расставание – эмоциональное, стратегическое и духовное – с этой державой.

Глава 12. Золотой город

311–324 гг. н. э.

И тогда народ внезапно закричал в один голос, что Константина нельзя победить.

Царь, что ни делал, все направлял к благочестию и везде воздвигал Богу великолепнейшие храмы, особенно же в главных городах, кто-то, в Никомедии вифинской, в Антиохии при реке Оронте, и в Византии, которую сравнял с Римом в правах и во власти.

Константин пока еще не полностью контролировал земли Рима. Оставались еще и другие претенденты, с которыми предстояло разобраться. Один из них осуществлял свою деятельность из Фессалоников (нынешние Салоники), важного торгового узла на Эгнатиевой дороге на территории современной Греции.

В 311 г. император Галерий, боровшийся с подступающей мучительной смертью то ли от гангрены, то ли от колоректального рака и осознающий, что его великая затея с религиозными гонениями принесла лишь горе и страдания, предоставил христианам свободу вероисповедания. Галерий умер, и его замок (а, возможно, его мавзолей){170}, круглое сооружение в Фессалониках, опустел.

Это невероятно красивое здание. Толщина его стен 1,83 метра, изначально его конструкция предполагала наличие отверстия в вершине купола, как в римском Пантеоне. Впоследствии в замке устроили церковь, а потом – мечеть. Сейчас здание снова пустует. Замок, окруженный зарослями лаванды и развалинами дворца Галерия, посещают туристы, местный кот и православные священники, которые по праздничным дням проводят тут службы. Ныне тут тихо.

Но когда возводилось это амбициозное, прославляющее своего создателя сооружение, повсюду в Фессалониках царили смерть и страх. Стоящая неподалеку базилика Святого Димитрия увековечивает память о римском воине Димитрие, христианине во втором поколении, которого по приказу Галерия пронзили копьями, предав мученической смерти. Эпоха, ознаменованная истреблением христиан.

Однако, как ни удивительно, всего через десять лет после издания указа об истреблении и предании смерти всех христиан они на всей территории империи окажутся в безопасности. В 313 г. Константин со своим соправителем Лицинием, опираясь на почин Галерия, издали новый эдикт о веротерпимости. Похоже, Константин писал этот эдикт, оглашенный в Милане, от всей души: «Даруем и христианам, и всем прочим возможность свободно следовать той религии, какую кто пожелает»{171}.

Утвердившись в Риме, Константин уничтожил места языческих захоронений (в том числе и те, где покоились воины лучших подразделений Максенция) и снес языческие статуи, заменив их христианскими подвижниками – многие из новых статуй изображали его и его мать Елену{172}. Хотя он продолжал участвовать в языческих развлечениях и придерживаться запретов, наложенных на воскресные дни и посвященных Непобедимому Солнцу, но он также содействовал развитию всеобщей традиции посещения церквей.