Кроха Тим по-прежнему пел всё тот же свой номер. Передвигаясь по трёхмерному городскому лабиринту, Док немного погодя заметил, что нижние уровни его, похоже, влажноваты. Когда вода дошла ему до щиколоток, он более-менее сообразил. Вся эта гигантская конструкция тонула. Он поднимался по ступеням на уровни всё выше, но и вода поднималась. Запаниковав и матеря Вехи за то, что ещё раз его подставил, Док скорее ощутил, нежели увидел лемурийского духовного проводника Камукеа — тенью глубокой ясности… Нам уже пора отсюда, произнёс голос у него в уме.

Они летели вместе, над самыми верхушками волн Тихого океана. На горизонте сгущалась непогодь. Впереди начал расти и заостряться белый мазок — и медленно превратился в очерк шхуны с поставленными стеньгами, что мчалась на всех парусах, опережая свежий ветер. Док признал «Золотой Клык». «Сбережённый», безмолвно поправил его Камукеа. Отнюдь не сновидческое судно — каждый парус и часть такелажа выполняли свою работу, и Док слышал хлопки парусины и скрип шпангоута. Он нацелился к левой раковине шхуны — и там стояла Шаста Фей, приведённая сюда, казалось, под каким-то принуждением, на палубе, одна, глядела туда, откуда её везли, на дом, который покинула… Док пытался окликнуть её по имени, но, разумеется, слова тут были всего лишь словами.

С ней всё будет хорошо, заверил его Камукеа. Не надо беспокоиться. Вот чему тебе ещё надо научиться, ибо то, чему ты должен научиться, я и показываю тебе.

— Я не очень понял, что это значит, чувак. — Даже Док теперь уже чувствовал, насколько безжалостно, пусть ветер и паруса в сей миг так чисты и прямы, это честное старое рыбацкое судно населилось — одержалось — древней и злой энергией. Как же Шасте быть здесь вне опасности?

Я довёл тебя досюда, но возвращаться тебе своими стараньями. Лемуриец пропал, и Док остался на своей пустячной высоте над Тихим океаном искать выхода из вихря искажённой истории, как-то избегать будущего, казавшегося тёмным, куда ни повернись…

— Всё нормально, Док. — Сортилеж звала его по имени уже какое-то время. Они на пляже, стояла ночь. Вехи рядом не было. Океан лежал близко, тёмный и невидимый, вот только слегка светился там, где с достоинством, будто басовая партия некой великой безудержной классики рок-н-ролла, разбивался прибой. Откуда-то из переулков Гордита-Бич неслись порывы торчкового веселья…

— Ну…

— Ничего не говори, — предупредила Сортилеж. — Не говори: «Давай я расскажу тебе про свой приход».

— Смысла нет. Типа, мы в таком…

— Я могу либо нежно запечатать тебе уста пальцем, либо… — Она сжала кулак и поднесла ему к носу.

— Если твой гуру Вехи только что меня не подставил…

Где-то через минуту она спросила:

— Что?

— А? О чём я говорил?

Бланк депозита, который Слоун Волкманн дала Доку, был из ссудно-сберегательного банка «Арболада» в Охае. Тётка Рит сказала, что это один из множества сберегательных банков, чей контрольный пакет принадлежит Мики.

— А их клиенты — что ты про них скажешь?

— Главным образом — частные домовладельцы, которых мы профессионально зовём «лохами», — ответила тётка Рит.

— А займы — что-нибудь необычного есть?

— Ранчеры, местные подрядчики, может, время от времени какие-нибудь розенкрейцеры и теософы — о, ну и, конечно, «Хрискилодон», они в последнее время до чёртиков всего строят и озеленяют, а ещё вульгарно, однако же дорого обустраивают интерьеры.

Словно голова его стала трёхмерным гонгом, по которому стукнуло небольшой кувалдой, Док припомнил расплывчатое иностранное слово на снимке Слоун, который он видел у неё дома.

— Как это пишется и что это такое?

— У меня где-то на этом столе завалялась их брошюрка, примерно в докембрийском слое, насколько мне помнится… ага! Вот: «Расположенный в живописной Охайской долине, Институт «Хрискилодон» — от древнего индийского слова, означающего «безмятежность», — предоставляет безмолвие, гармонию с Землёй и безусловное сострадание для подверженных эмоциональному риску ввиду беспрецедентной напряжённости жизни шестидесятых и семидесятых годов».

— Если на звук — в точности дорогая психушка, нет.

— На фотографиях толком не показано, всё снимали, намазав объектив вазелином, как в каком-нибудь журнале с девчонками. Тут есть телефон. — Док списал номер, а она добавила: — Кстати, позвони маме.

— Ох, блядь. Что-то случилось?

— Ты не звонил уже полторы недели, вот что случилось.

— Работа.

— Ну, последние известия таковы: тебя теперь считают наркоторговцем. Такое у меня сложилось впечатление, должна сказать.

— Ну да, ещё бы — перед глазами Гилрой со своей насыщенной жизнью, диспетчер чего-то там, внуки, участок и так далее, разумно же, нет, что это мне душманы в затылок сопят.

— Напрасно агитируешь, Док, я свалить оттуда хотела, ещё не научившись говорить. Меня ловили, когда я со всей дури накручивала педали на своём розовеньком трёхколёсном велике по полям свёклы, и с воплями волокли обратно. Ничего нового про Сан-Хоакин ты мне не расскажешь, детка. Ну и ещё Элмина говорит, что соскучилась по твоему голосу.

— Я позвоню.

— Кроме того, она со мной согласна: тебе надо присмотреться к тем двум акрам в Пакоиме.

— Только не это, чувак.

— Пока ещё продаётся, Док. И как мы, профи, говорим, оттяпай смолоду, чтоб потом было что тяпать.

Лео Спортелло и Элмина Бриз встретились в 1934-м на Самом Большом на Свете Кункене на Открытом Воздухе, который ежегодно проводился в Рипоне. Потянувшись к сброшенной ею карте, Лео произнёс нечто вроде: «Так, а вы уверены, что вам это не нужно», — и, как рассказывала Элмина, едва она подняла взгляд от карт и посмотрела ему в глаза, тут же стала уверена, как в спасении, в том, что именно ей нужно. Она тогда всё ещё жила дома, трудилась в школе практиканткой, а у Лео была хорошая работа в одной винодельне, знаменитой своим креплёным продуктом, который продавался по всему побережью под названием «Полночный особый». Стоило Лео лишь голову в дверь просунуть, папаша Элмины пускался изображать У.К. Филдза: «А? Пьянчужкин дружо-о-ок-к-к… да-а-ааа…» Лео стал подчёркнуто приносить с собой всякий раз, когда заходил за Эл миной, и совсем немного спустя его будущий тесть покупал эту дрянь ящиками со служебной скидкой Лео. Первым вином для Дока стал «Полночный особый» — таково было представление Дедушки Бриза о присмотре за младенцем.

* * *

Док сидел дома, смотрел дивизионные полуфиналы между «Семьдесят шестыми» и Милуоки — в основном, из-за Карима Абдул-Джаббара, которым восхищался ещё с тех пор, как тот был Лью Алсиндором, — и тут прямо посреди быстрого прорыва к кольцу осознал, что откуда-то с улицы его зовут по имени. На миг в голове вспыхнуло, что это тётка Рит, втайне вознамерившись продать его жильё прямо у него из-под ног, заявилась в такой неуместный час показывать жилплощадь какой-нибудь паре с плоскости, выбранной исключительно за их занудство. Но когда он дошёл до окна поглядеть — врубился, что его обмануло сходство голосов, а на улице стоит собственной персоной мать его Элмина и почему-то увлечённо обсуждает что-то с Эдди Снизу. Подняла голову, увидела Дока и бодро замахала.