— И тот факт, что ты не использовала это доказательство, означает, что ты не понимаешь, в чем его суть.

А кто у нас передает сообщения, не имеющие никакого смысла?..

— Давай ты просто повторишь то, что сказала Фериус Перфекс и покончим с этим.

Джануча слабо улыбнулась.

— Она предупреждала, что ты раздражающе проницателен. — Женщина встала в центре комнаты, отодвинув стул. — Хорошо. Вот сообщение аргоси.

Изобретательница вытянула правую руку вдоль тела, повернув ее ладонью вверх. Левую руку уперла в бедро и вытянула правую ногу — так, что ее массивный ботинок едва касался пола. Она глубоко и неуверенно вздохнула… А потом главный творец Гитабрии и, возможно, — самый важный человек в мире, начала танцевать по моей тесной камере. Она покачивалась в такт воображаемой мелодии, вертелась и подпрыгивала. На ее лице застыло напряженно-сосредоточенное выражение. Я узнал этот танец, поскольку, путешествуя с Фериус, провел немало ночей, практикуясь в нем. Изобретательница была не так и плоха, хотя, конечно, со стороны выглядело забавно.

Подождав еще пару минут — и поняв, что больше не вынесу этого зрелища, — я сказал:

— Ладно, хватит. Я тебе верю.

Она остановилась.

— Ты поможешь моей дочери?

— Да.

Во взгляде Джанучи скользнула подозрительность.

— Но я еще не закончила танец. Аргоси специально оговорила, что, если я не станцую его целиком, сообщение будет неполным.

Я не смог удержаться от улыбки.

— Госпожа, я расшифровал сообщение Фериус еще до того, как ты начала танцевать.

— Тогда почему она… — Джануча замолкла. А затем произнесла что-то на родном языке. Готов поклясться, это была очень длинная череда очень крепких ругательств.

— Да, — кивнул я. — Аргоси часто так поступают.

Забавно, как иногда все складывается.

Еще несколько часов назад я был закован в цепи и сидел в секретной тюрьме Гитабрии. Настолько секретной, что мне завязали глаза, когда везли в город, чтобы я не узнал ее местоположение.

Теперь же я оказался в роскошном доме самой уважаемой женщины Гитабрии и сидел в шикарном кресле напротив ее дочери. Девушки, которую Джануча любила более всех на свете… Теперь в цепи была закована она.

— Привет, Келлен.

— Привет, Крессия.

Она казалась спокойной, несмотря на оковы и прочие приспособления для фиксации, включая зачарованную медную проволоку. Гитабрийцы, должно быть, заплатили за нее немалые деньги какому-нибудь купцу джен-теп. Мой народ не занимается благотворительностью.

— Я умру? — спросила Крессия.

Разумеется, сейчас я обязан был ей сказать, что она ни в коем случае не умрет и все под контролем. Но за последние полгода я потратил большую часть времени, пытаясь вытащить из людей обсидиановых червяков. Иногда мы появлялись слишком поздно. В других случаях… ну, это была лотерея. Некоторым удавалось выжить — тем, чье тело и разум были достаточно сильны, чтобы перенести процедуру.

— Ну?

— Я не знаю. Надеюсь, нет.

Она отвела взгляд. Мы сидели в просторном помещении, которое, как мне сказали, было мастерской ее матери. Дом Джанучи располагался в самой престижной части города и был вырезан в стене ущелья, разделявшего Казаран. Мастерская превосходила размером амбар и была обставлена довольно небрежно, хотя здесь угадывался определенный порядок. Я насчитал шесть разных верстаков; каждый явно предназначался для определенного типа экспериментов. На одном лежали инструменты для работы с металлом, на другом я увидел большое увеличительное стекло, вставленное в деревянное шарнирное крепление. В комнате была печь и кузнечный горн. На стеллажах и в нишах лежали образцы редких металлов, стеклянные трубки, сосуды разных цветов, разнокалиберные жаровни. На стены висели чертежи механических конструкций. Некоторые выглядели просто строго и аккуратно, другие были к тому же невероятно красивы.

— Итак, — сказала Крессия, снова посмотрев на меня. — Видимо, на самом деле ты не студент-философ.

В тот день, когда мы впервые встретились в академии Семи Песков, я притворился студентом. Ни один из друзей Крессии не сумел угадать, что же я изучаю (не будем строго судить их за это — ведь правильного ответа не было). Крессия же предположила философию. И, поскольку девушка мне нравилась, я объявил, что она угадала.

— Вообще-то, это не так уж далеко от истины.

— И почему мне кажется, что ты и «истина» свели лишь самое мимолетное знакомство?

«Потому что я отъявленный лжец».

— Возможно, ты просто подозрительна по натуре.

Крессия приподняла бровь.

— Мы едва друг друга знаем, Келлен. И все же ты выставил мою мать, чтобы остаться со мной наедине, зная, что я прикована к стулу? В какой культуре такое считается приемлемым?

Она была в чем-то права. «Но, предки, хоть кто-нибудь в этой стране будет ко мне снисходителен?»

— Крессия, у тебя в глазу живет… нечто, называемое обсидиановым червем. Маг по имени Дексан Видерис разработал средство, позволяющее внедрять одну половину червя в глаз жертвы, а вторую — помещать в браслет из оникса. Посредством как природных, так и магических сил червь проникает в твой мозг. Любой маг, завладевший браслетом, может управлять этим червем. Всякий раз, когда у тебя случается приступ…

— Но у меня не было никаких приступов. Я не…

— А головные боли? Или боль в глазу? Ты могла подумать, что у тебя лихорадка или галлюцинации. Видения. Голоса… Но это не галлюцинации, Крессия. Тот, кто управляет червем, видит твоими глазами и слышит твоими ушами. Хуже того: он может заставить тебя делать все что угодно, даже против твоей воли.

Она закусила нижнюю губу.

— Отец сказал, в рукаве моей рубашки нашли нож. Келлен, у меня никогда в жизни не было ножа! Как могла я пойти, купить его, взять с собой, а потом… Что же я за человек, если меня так легко можно заставить… заставить сделать…

— Ты не виновата. Чем дольше обсидиановый червь живет в человеке, тем сильнее контроль. Большинство людей, которых мы нашли за последние полгода, поддались его влиянию гораздо быстрее, чем ты. Я даже удивлен, что ты продержалась так долго.

Крессия немного помолчала. Я чувствовал неловкость, сидя наедине с ней, прикованной цепями, в этой странной комнате с необычными инструментами. Некоторые из них выглядели страшнее, чем содержимое ящика Заверы. Если уж мне неловко, то каково ей?

Впрочем, я ничего не сказал. Крессии нужно преодолеть это самостоятельно.

— У тебя есть лекарство? — спросила она.

— Это, скорее, процедура.

— Будет больно?