— Значит, с фотороботом не повезло? — спросил я.

— Нет. Никто его не знает. Никто вообще ничего не знает. — В голосе Пучинелли звучали усталость и уныние.

— Все равно, — сказал я. — Палатку же ты нашел. А это означает, что один из похитителей знает этот отель очень хорошо, поскольку такой сеновал случайно не найдешь.

— Да. — Он помолчал. — К несчастью, в «Вистакларе» останавливается и работает довольно много народу. Может, один из похитителей прежде останавливался тут или работал.

— "Вистаклара"... это название отеля? — спросил я.

— Да. Прежде тут в конюшне были лошади, но управляющий говорит, что они больше их не держат, поскольку слишком мало народу желает ездить верхом по холмам. Гости предпочитают играть в теннис.

Лошади, рассеянно подумал я.

— Как давно они держали лошадей?

— Еще до этого управляющего. Могу спросить его, если хочешь. Он сказал, что конюшня была пуста, когда он начинал тут работать, а это около пяти лет назад. С тех пор там так и было пусто. Ничего не хранили — на случай, если вдруг верховая езда по выходным снова станет прибыльной.

— Маршруты верхом на пони, — сказал я.

— Что?

— Верховая езда по холмам на пони. Очень популярна в некоторых районах Британии:

— А... — без энтузиазма протянул он. — Короче, когда-то там были конюхи и инструктор, но теперь вместо этого у них теннис... И он не узнал никого из бандитов на фотографиях.

— Это большой отель? — спросил я.

— Да, вполне. Гости приезжают в основном летом — там прохладнее, чем на равнине или на побережье. Сейчас там из обслуги тридцать восемь человек, не считая управляющего. В отеле сто комнат для гостей. И ресторан с видом на горы.

— Дорого берут?

— Не для бедных, — сказал он, но и не для принцев. Для людей с деньгами, но не для элиты. Несколько человек там завсегдатаи... в основном пожилые люди. — Он вздохнул. — Сам видишь, я задавал много вопросов. Но ни один, сколько бы он там ни проживал или ни работал, никакого интереса к нашим снимкам не проявил.

Мы еще немного поговорили об этом, но так и не пришли ни к какому выводу, разве что Пучинелли решил попробовать завтра побеседовать с разговорчивым бандитом о «Вистакларе». А на другой день, в воскресенье, я поехал в Ламборн.

К тому времени Алисия уже две недели как была свободна. Она даже накрасила розовым лаком ногти. На душе у нее явно полегчало, думал я.

— Вы сами покупали лак? — спросил я.

— Нет. Попси.

— А вы сами по магазинам еще не ходили?

Она покачала головой. Я не стал комментировать, но она сказала:

— Наверное, вы думаете, что мне пора бы?

— Да нет. Просто спросил.

— Не давите на меня.

— Не буду.

— Вы не лучше Попси. — Она смотрела на меня почти неприязненно. Это было что-то совершенно новое.

— Я просто подумал, что лак хорошо смотрится, — спокойно сказал я.

Она, нахмурившись, отвернулась, а я выпил кофе, который налила мне Попси, прежде чем выйти на двор.

— Это Попси просила вас приехать? — резко спросила Алисия.

— Да, она позвала меня на ленч.

— Она жаловалась, что я веду себя как корова?

— Нет. А вы и правда так себя вели?

— Не знаю. Наверное. Я знаю только, что мне хочется плакать. Швыряться чем попало. Ударить кого-нибудь. — Она и вправду говорила так, будто у нее все внутри кипело, и лишь усилием воли она едва-едва сдерживалась.

— Я отвезу вас в Даунс.

— Зачем?

— Поплакать. Попинать шины. И все такое.

Она взволнованно встала, бесцельно обошла кухню и вышла за дверь. Я тут же пошел за ней и нашел ее на полдороге к «Лендроверу». Она остановилась в нерешительности.

— Идите же, — сказал я, — садитесь.

Я вопросительно показал стоявшей в отдалении Попси на «Лендровер».

Она кивнула. Ключи были в зажигании. Я сел за руль и подождал, пока Алисия заберется в машину и сядет рядом со мной.

— Это глупо, — сказала она.

Я покачал головой, завел мотор и поехал по той же дороге, по которой мы ехали три дня назад к тишине, широкому небу и голосам птиц.

Когда я остановился и выключил мотор, Алисия, словно защищаясь, сказала:

— И что теперь? Я даже не могу... плакать.

— Пройдитесь, посмотрите, не захочется ли вам поплакать, а я могу подождать здесь.

Не глянув на меня, она сделала, как я сказал, — выскользнула из «Лендровера» и пошла прочь. Ее хрупкая фигурка становилась все меньше и меньше, но она по-прежнему оставалась на виду. Через довольно долгое время она повернулась и медленно пошла обратно. Остановилась у открытого окна машины. Глаза ее были сухи.

— Не могу. Бесполезно, — спокойно сказала она. Я вышел из машины и встал рядом с ней на зеленой траве.

— Что заставляет вас чувствовать себя в ловушке при занятиях в группе? — спросил я.

— Это вам Попси сказала?

— Нет. Она просто сказала, что вы не хотите ездить в группе.

Она оперлась на крыло «Лендровера» не глядя на меня.

— Чушь какая-то, — сказала она. — Не понимаю, почему. В пятницу я уже оделась было для езды. Я хотела... но меня вдруг всю скрутило. Я не могла дышать. Хуже, чем перед моими первыми большими скачками... но что-то вроде этого. Я спустилась, но стало только хуже. Потому я сказала Попси, что у меня болит голова... Это было почти правдой. Вчера то же самое. Я даже спуститься не смогла... я чувствовала себя такай жалкой, но я просто не могла...

Я подумал, затем сказал:

— Начните с подготовки. Подумайте об одежде для скачек. О скаковых лошадях. О езде по улицам. Подумайте обо всем отдельно, по очереди, а затем скажите, при какой мысли вы начинаете чувствовать... что вас скручивает.

Она с сомнением посмотрела на меня, моргнула несколько раз, словно проворачивала все это в голове, затем покачала головой.

— Сейчас я этого не чувствую. Не знаю, что это... я подумала обо всем. Эти парни... — Последние слова прозвучали словно через силу. Словно вырвались из глубины души.

— Парни?

— Парни.

— Что — парни?

— Их глаза, — с тем же надрывом произнесла она.

— Если вы поедете в хвосте, они не увидят вас, — сказал я.

— Я думаю об их глазах.

Я посмотрел на ее встревоженное лицо. Ей нужна профессиональная помощь, а не здравый смысл любителя.

— Почему глаза? — спросил я.