Расходы неуклонно росли, и я стал выполнять заказы Джимми и его работодателей. Впервые оказывая платную услугу, думал: «Зря согласился, пусть это будет исключение. Одно-единственное». Я подделывал карточки соцстраха, печатал свидетельства о рождении, изготавливал паспорта. Для Мии и Ленки с Украины, для Павла из Будапешта… Принимаясь за дело, я испытываю самый настоящий кайф, чуть ли не физическое удовольствие: раскладываю образцы, подмечаю недостатки и с блеском их устраняю. Крутятся мозговые шестерёнки, бешено ходят рычаги, от напряжённой работы мозга на щеках появляется румянец и теплеют руки.

Кому-то интересно, как находящиеся под постоянной слежкой пускаются в бега, кочуют с одного места на другое и выпутываются из безнадёжных ситуаций. Кому-то хочется знать, как отчаянные парни провозят через канадскую границу кирпичи с опиумом или переправляют из Мексики пасту коки. Мне ничего не хочется и ничего не интересно.

Сделал исключение для Джимми и К° — теперь приходится переживать за них, а им — за меня. Исключение для Джимми, а за ним как следствие исключение для Кеары. «Преврати меня в кого-нибудь!» — и я научил её всему, что умею. Девушке хотелось знать все тонкости, и реши я утаить от неё настоящее имя — наверняка бы потерял. А этого допустить нельзя.

Со Вспышкой мы прожили пять месяцев, до августа 1985 года. Я снимал квартиру в северном Голливуде, нередко ночуя у неё в Шерман-Оукс. Черепобойки не беспокоили уже несколько лет: последняя случилась в тюрьме, ещё до переезда на Запад. В лазарете только и смогли, что положить на койку и обколоть аминазином до такого состояния, что я не мог разговаривать. Та мигрень продолжалась три дня, однако в Калифорнии как-то забылась и отошла на второй план. Я стал считать головную боль детской болячкой, неприятной спутницей взросления.

В тот день Вспышка работала в первую смену, а я читал, дожидаясь её в Шерман-Оукс. Мертвая тишина поглотила городской шум, синие стены спальни стали на меня надвигаться, и за несколько секунд я вспомнил каждый миг трёх предыдущих черепобоек. Огненный кинжал боли пронзил затылок, и я, собрав последние силы, бросился в ванную, разыскивая более-менее подходящее лекарство. Нашёл упаковку перкоцета, одну за другой начал глотать таблетки… Не помогало. Сбившись со счёта, я опустошил пузырёк, потом ещё один. Зря: с тех пор черепобойки стали частыми гостьями.

* * *

— Вы слышите меня? Можете назвать своё имя? — Голос громкий, чёткий, настойчивый. Смуглый медбрат с короткой стрижкой, по виду — настоящий мексиканец. Затянутые в резиновые перчатки руки бережно придерживают мою голову. Синяя ветровка, нашивка «Скорая помощь округа Лос-Анджелес» и яркий, слепящий глаза свет. Может, разлепить веки и, взяв старые плечики, выцарапать своё имя на сетчатке глаз?

— Как вас зовут? — не унимается мексиканец.

— Джонни. — Язык будто смолой обмазали, и сложное движение ему явно не под силу. Остров Эллис[1]так немало имён перепортил: разве могли тугоухие инспектора со звёздно-полосатыми штампами разобраться в тонкостях славянского произношения? Звук «дж» появляется на конечном этапе развития речи, то есть года в четыре, в моём случае — в семь. Наркосодержащие препараты вроде перкоцета прежде всего поражают как раз те области мозга, что отвечают за речь и память, так что мой ответ прозвучал неразборчиво: «Шонни».

— В водительских правах стоит «Мартин», — удивился другой голос. — Джон — его второе имя.

Вместо «да» из горла вырвалось мычание.

— Мартин, знаете, какой сегодня день недели? Вчера была зарплата, выходит, сегодня четверг. Из-за черепобойки я не смог забрать чек, значит, придётся сделать это завтра, если в больнице не застряну. Денег не осталось, последнюю пятёрку спустил на пиво в «Дрезден рум». За Джимми должок, поэтому лучше ему прийти, и поскорее. С другой стороны, если особо не напрягать его, он не будет напрягать меня.

— Джимми мне должен, — попытался сказать я.

— Мартин, постарайтесь открыть глаза. Ну же, давайте посмотрите на меня!

Из приёмного отделения — прямиком на психиатрическую экспертизу. Испытание не из лёгких, похоже на отхаркивание полупереваренной шпильки или взлом замка зубами. Пришлось, порывшись в памяти, припомнить всё, что я когда-то прочёл в кабинете доктора Гейнза, и заранее подготовить ответы: примерный список вопросов и заданий я уже знал.

Экспертизу проводила вымотанная девушка-интерн, вчерашняя выпускница. Тенниски на толстой подошве, мятая юбка до колен, совершенно неподходящий к ней свитер и черное облако вьющихся волос, торчащих в разные стороны вопреки законам гравитации. Руки до самых запястий покрыты россыпью мелких ссадин и паутиной царапин. Ни малейшего намёка на украшения.

Девушка наслаждалась самим процессом беседы, просмотром моего короткого досье, заглядывала в шпаргалку по проведению экспертизы, неумело её от меня скрывая. Короче говоря, олицетворяла всё то, что я презирал: куцее всевластие госслужащего. Судя по рукам, самое близкое ей существо — кошка, значит, нет ни мужа, ни друга, ни подруги. Ненавидит всех, кто живёт ярче и интереснее, чем она.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает недавняя студентка.

— Страшно устал и хочу домой.

— Мистер Келли, вам сейчас хорошо или плохо?

— Хорошо. — Да, легко не будет, я ведь с самого детства с экспертами не разговаривал. В то время я ещё говорил им правду и не понимал, какой вред может принести откровенность. Зато теперь понимаю.

Записав всего одну строчку, девушка спросила, как и почему произошла передозировка, и дважды поднимала руку — грубое нарушение протокола, — когда мои ответы казались ей приукрашенными. Тремя существительными в тесте на память были «кот», «плед» и «малыш». Вчерашняя выпускница путала термины «признак» и «симптом». Вряд ли она когда-нибудь получит лицензию.

— Мистер Келли, я оформляю вам условную выписку. Думаю, передозировка была случайной, но безосновательные жалобы на мигрень являются признаками соматоформного расстройства. Сделаю в вашем досье запись и через три недели жду на повторный приём. Нужно провести дополнительные тесты.

Резюме: на месте новоиспеченная специалистка диагноз поставить не в состоянии, хочет, чтобы я пришёл снова. А ведь от неё всего-то требовалось предоставить отчёт для врача «Скорой помощи».

Я пообещал вернуться и уже за воротами клиники дал ещё одно обещание, на этот раз себе: в следующий раз подготовлюсь как следует. На повторный приём, естественно, я не явился, а разыскать меня интернша не смогла.

* * *

Шарон перестала работать в клубе вместе со Вспышкой, и пришлось ей начать всё сначала. Шарон были нужны деньги, метадон, «чистые» анализы мочи и еженедельные визиты к наркологу. Если всё сложится хорошо, ей отдадут маленького Пола, родившегося весом два килограмма семьсот семьдесят граммов. Папочку как ветром сдуло, едва она призналась, что беременна. Вскоре после этого её арестовали за хранение наркотиков. Шарон нужно было работать, то есть носить подносы где-нибудь в «Шипз» или «У Бенни», совсем как моей маме. Работать — значит вкалывать в ночную смену, кормить новорожденного, и всё это под пристальным вниманием государства, контролирующего её и её мочу. Незавидная перспектива для женщины, привыкшей зарабатывать шестизначные суммы и спускать всё до последнего цента.