И все же работа во Фрари продвигалась, несмотря на помехи, чинимые монахами. Отца Джермано пугали фигуры апостолов на картине, лишенные, по его мнению, не только святости, но и благородства, поскольку они были облачены в простые посконные одежды. Никакие увещевания Тициана, что многие из апостолов в миру были простыми рыбаками, не убеждали сомневающегося настоятеля. Он никак не мог также взять в толк, что законченная картина будет выглядеть совершенно по-иному, когда прихожане будут смотреть на нее снизу вверх и не вблизи, а на некотором расстоянии. Так должна глядеться любая алтарная картина, и все изображенные на ней фигуры будут тогда выглядеть пропорционально и вполне естественно. Ничто уже не могло остановить Тициана, и работа над картиной шла полным ходом.

Наступил день, когда Аурелио принес долгожданную радостную весть, что отныне он, Тициан Вечеллио, утвержден официальным художником республики святого Марка. Важное событие было отмечено в кругу семьи, из посторонних пригласили только братьев Дзуккато. Тициана особенно поразила Чечилия, которая веселилась за столом и радовалась, как дитя, не скрывая своего восторга и гордости за него. В ее искрящихся глазах он прочел то, что сам к ней давно испытывал. После веселой и шумной пирушки все разошлись далеко за полночь. Франческо пошел проводить подвыпивших друзей и немного развеяться, а Тициан долго не мог успокоиться и прийти в себя от всего пережитого. Когда же он направился со свечой к себе по коридору, то увидел узкую полоску света из-под двери комнаты Чечилии. О нет, теперь он не станет себя сдерживать! Не раздумывая, он решительно толкнул дверь и переступил через полоску света, словно перейдя Рубикон…

Когда наступила жара, Тициан выкроил время, чтобы немного остыть и навестить родителей. Чечилия наотрез отказалась с ним ехать. Ее можно было понять — девичья гордость не позволяла ей объявиться в родных краях в качестве подруги-содержанки известного земляка. От одной только этой мысли у нее навертывались слезы. Не помогли никакие увещевания, и пришлось оставить ее на попечение Франческо.

Однако весть об объявлении Тициана официальным художником республики уже долетела до родного городка, вызвав там большое оживление. В тот раз Тициану удалось поговорить по душам с отцом Чечилии, передать нехитрые подарки и гостинцы от себя и от дочери. Разговор о женитьбе он постарался замять, заверив родителя, что Чечилии в Венеции живется неплохо и она там ни в чем не нуждается. Хитрец Сольдано тоже не стал затрагивать щекотливую тему о браке, попросив будущего зятя, — то, что Тициан станет таковым, он уже чувствовал всеми фибрами души, — похлопотать где надо за своего сына Маттео, брата Чечилии, и заполучить для него теплое местечко. Тициан опешил. Он никак не ожидал такого оборота, и ему пришлось скрепя сердце дать обещание. К его великому изумлению, с подобной же просьбой обратился и отец Грегорио. После кончины деда Конте он стал старейшиной рода Вечеллио и считал, что ему теперь полагается более высокое общественное положение. Дабы огородить себя от возможных просьб многочисленной родни, художник спешно покинул Пьеве ди Кадоре, сославшись на неотложные дела.

На обратном пути ему пришлось немного задержаться в Ревизо, где в местном соборе он решил выполнить давнее обещание канонику Малькьостро. Там он написал небольшую фреску «Воскресший Христос и пророки». О ней весьма высоко отозвался биограф Ридольфи, однако сегодня она потускнела почти до полной неразличимости. Вероятно, художника подвела тогда столь не свойственная ему торопливость в работе. Не исключено, что, соскучившись по своей Чечилии, он торопился скорее закончить фреску. Однако истинная причина спешки, скорее всего, в другом.

В том же соборе Тициан увидел начатые росписи мастера Джованни Антонио де Саккиса по прозвищу Порденоне. О нем ему многое порассказал старый каноник, особенно подробно распространяясь о несносном характере художника, с которым трудно ладить. Уроженец здешних мест, Порденоне недавно возвратился из поездки в Рим под сильным впечатлением от увиденных там творений Рафаэля и особенно Микеланджело. Необычная пластика и яркий колоризм его росписей поразили Тициана, заставив крепко призадуматься. Такого ему не доводилось пока видеть ни у кого из венецианских мастеров. Предчувствуя, что его ждет сильное соперничество со стороны весьма одаренного и напористого незнакомца, он спешно распрощался с каноником, пообещав в скором времени вернуться для написания большой картины «Благовещение».

По части новостей Аурелио мог соперничать разве что со всезнающим Санудо. От него стало известно о курьезном случае, имевшем место в отсутствие Тициана. Оказывается, настоятель церкви Фрари, которого продолжали терзать сомнения и страхи, пригласил в монастырь взглянуть на картину давнего знакомого — австрийского посла. Отец Джермано поведал дипломату, что сам он и все его собратья крайне обеспокоены ходом работ. Подобной картины Венеция еще не видывала, и монахи опасаются крупного скандала, который вызовет это кощунственное творение. Она может нанести непоправимый ущерб престижу уважаемого храма. Однако австрийского дипломата почти законченная картина настолько потрясла своей новизной и смелостью, что он тут же предложил настоятелю уступить ее, а в качестве отступного готов был выложить кругленькую сумму золотыми цехинами. От неожиданности у монаха Джермано глаза разгорелись, и он пообещал дать ответ, посоветовавшись с высоким руководством. Но весть о предложении посла дошла до сената, и вскоре оттуда поступило грозное предостережение францисканскому братству впредь ни с кем не вести никакие переговоры о картине и дать спокойно завершить работу над ней официальному художнику республики. В мастерской долго еще смеялись, представляя, какой переполох вызвал этот окрик среди монастырской братии.

Триумф

Наступил долгожданный день 19 мая 1518 года. Все было готово для торжественного открытия алтарного образа «Вознесение Богоматери» или «Ассунта», то есть «Вознесшаяся», как картину потом станут называть. Открытие состоялось накануне дня поминовения почитаемого францисканского монаха святого Бернардина Сиенского. По случаю праздника закрылись все общественные заведения и даже торговые лавки. В переполненной церкви все места перед алтарем были заняты именитыми персонами. Далее толпились простолюдины. Тициан с Чечилией и Франческо расположились на монашеских хорах, откуда было лучше видно.

Когда после короткой службы под звуки органа спало полотнище, на миг возникло ощущение, что алтарь озарился ярким светом, величественная картина предстала взорам собравшихся. Она как бы вобрала в себя огромное пространство готического храма. Казалось, что исходящее от нее сияние вступило в соперничество со светом, льющимся из продолговатых стрельчатых окон апсиды. После некоторой паузы раздались восторженные возгласы, за которыми различались гул недовольства и даже неодобрительные выкрики. Но это никак не нарушило общей атмосферы праздничной приподнятости, которая читалась на лицах большинства присутствующих на церемонии.

Торжественное освящение «Ассунты» было отмечено летописцем Санудо как самое примечательное событие в жизни лагунного города. Известно, однако, что не все прошло так уж гладко — некоторые пришли в недоумение, когда увидели на картине вместо святых апостолов группу, как кто-то выразился, «спорящих между собой заговорщиков». Но гораздо больше было хвалебных отзывов и положительных суждений. Как заявил сенатор Наваджеро, «прекрасный образ Богоматери, устремляющейся к небу, олицетворяет собой Венецию и ее триумф». Он особо отметил, что Тициан, не видевший римских работ Микеланджело и Рафаэля, пошел неторным путем, никому не подражая, и сумел проявить себя непревзойденным живописцем с ярко выраженным неповторимым почерком и собственным мироощущением.