Навряд ли Тициану приглянулась и сама Феррара, ощетинившаяся сторожевыми башнями. Ее прямые, как стрелы, улицы навевали тоску. Ему явно недоставало милых венецианских улочек, в запутанном лабиринте которых так приятно иногда заплутать и оказаться в стороне от шумной городской толпы, предаваясь созерцанию отражений зданий с их узорчатыми кружевными фасадами в водах канала. Да и здешние люди показались ему неприветливыми и угрюмыми — не чета неунывающим и вечно веселым венецианцам.

В центре города рядом с собором возвышалось мрачное каре герцогского замка, окруженного глубоким рвом с водой и подъемными мостами. В одном из крыльев дворца был размещен Тициан с помощниками. Как позже он признавался в одном из писем, жилье было скверное, с окнами на конюшню, откуда шла нестерпимая вонь. Раз в неделю из герцогских закромов ему поставляли «рыбу, солонину, оливковое масло, апельсины, свечи, сыр и пять мер вина». Он немало побродил по нескончаемому лабиринту залов и коридоров замка, где окна были вечно закрыты ставнями, так как герцогиня не выносила солнечного света, заботясь о благородной бледности лица. Сколько же тайн хранили мрачные подземные казематы! Об одной из них позже поведает известный новеллист Маттео Банделло, у которого немало сюжетов почерпнул Шекспир (в частности, в «Ромео и Джульетте»). В одной из его новелл рассказывается о тайной любви юного Уго, единственного сына феррарского правителя Никколо д'Эсте по прозвищу Хромой, к молодой мачехе Паризине. За это сын был собственноручно казнен отцом. Ничего не скажешь — нравы были жестокие. Через три с лишним столетия эта столь трагически закончившаяся любовная история вдохновила поэтов-романтиков Байрона и Леопарди.

Герцог лелеял мечту создать в замке «алебастровый кабинет», подобие рабочего кабинета или «studiolo» его сестры Изабеллы д'Эсте в Мантуе, украсив его живописью и скульптурой. Он уже заказал картины на мифологические темы Беллини, Рафаэлю и Фра Бартоломео, а изваяния — одному из семейства плодовитых скульпторов Ломбардо. Как-то, пригласив на завтрак Тициана, он показал ему пока пустующий «алебастровый кабинет» и полученную из Венеции картину Джамбеллино «Празднество богов», попросив гостя приложить руку и кое-что подправить. В юности Альфонсо обучался рисованию у известного художника Эрколе де Роберти, а потому неплохо разбирался в живописи. Свою просьбу он мотивировал тем, что Беллини дряхл и не сможет добраться до Феррары, а гонорар ему уже выплачен. Хотя от своего посла Тебальди герцог наверняка знал об изменившемся отношении старого мастера к бывшему ученику, он все же продолжал настаивать на своей просьбе.

Тициан обещал подумать и, в свою очередь, предложил для украшения кабинета сюжет, который был подсказан ему случайно, когда при отъезде он получил от посла Тебальди золотую монету с изображенными на ней гербом и девизом герцогов д'Эсте: «Воздайте кесарю кесарево». По его мнению, такую картину можно было бы написать на дверце книжного шкафа, в котором хранилась поразившая Тициана знаменитая Библия Борсо с филигранными миниатюрами, выполненными местными художниками не без влияния искусства фламандского живописца Рогира ван дер Вейдена, побывавшего в прошлом веке в Ферраре одновременно с Пьеро делла Франческа. Герцог был в восторге от идеи, и Тициану ничего не оставалось, как, засучив рукава, приступить к делу.

По вечерам герцог приглашал венецианского гостя на литературные и музыкальные вечера, которые устраивались в замке или во дворце Скифанойя. Альфонсо д'Эсте был меломаном и гордился коллекцией музыкальных инструментов, которые сам мастерил. На концерты в Феррару приглашались известные в Италии композиторы Феста, Тромбончино Гаффурио и особенно почитаемый герцогом фламандец Вилларт, ставший позднее главным органистом собора Сан-Марко.

На литературных вечерах и концертах собирался цвет феррарского общества, чопорного и завистливого. Глаза разбегались от разноцветья шелка, атласа, парчи и бархата роскошных туалетов светских дам, от их умопомрачительных причесок с нитями жемчуга и алмазами. Все внимание присутствующих было приковано к царице бала — блистательной Лукреции Борджиа, окруженной свитой кавалеров. На фоне пестрой и разноликой толпы она выделялась, как черный алмаз тонкой огранки, в своем строгом монашеском облачении из темного муара, вышитого бисером. Замаливая грехи, герцогиня между приемами и балами во дворце посещала окрестные монастыри. Ей ни в чем не уступала юная возлюбленная герцога черноокая Лаура Дианти. Альфонсо д'Эсте уже намекал Тициану о своем желании иметь ее портрет, однако прежде нужно было написать портрет жены.

Тициану все это казалось новым, так как в Венеции ему редко приходилось бывать на подобных раутах — он их не жаловал, да и дела не позволяли. Но на приемах в Ферраре ему представилась широкая возможность расширить круг знакомств. Известно, что там он близко сошелся с поэтом Ариосто, с которым познакомился еще в Венеции, и тот подсказал ему ряд тем для мифологических картин, назвав некоторые произведения Филострата, Катулла и Овидия. Однажды за дружеской беседой на одном из вечеров в замке он осторожно начал издалека и, озираясь, словно опасаясь быть подслушанным, посетовал на судьбу, отдавшую его в услужение брату герцога кардиналу Ипполито д'Эсте, человеку вздорному, властолюбивому и жестокому. Поэта удручали черствость кардинала и его безразличие к окружающим. Сама же эта служба, как тягостное бремя, отвлекала его и не позволяла закончить поэму, над которой он трудится последние двенадцать лет, считая ее делом всей своей жизни. Теперь же на долю поэта выпала роль придворного летописца. Именно Ариосто придумал романтическую родословную правящей династии д'Эсте — ничем не примечательного поначалу семейства из захудалого городишки Эсте под Падуей. В истории рода было немало славных свершений и мрачных страниц. Как-то Ариосто при встрече с художником поведал ему о двух молодых узниках, которые томятся ныне в подземных казематах замка. Это Джулио и Ферранте д'Эсте, которых упрятал за решетку их старший брат кардинал Ипполито, то ли из-за ревности к одной светской красавице, то ли из опасения за свою жизнь. Позднее один из узников умрет в темнице, а другой выйдет на волю ослепшим — еще один занимательный сюжет для новеллиста Банделло, а то и самого Шекспира.

Среди других феррарцев, с которыми Тициан успел познакомиться, ему импонировали личный секретарь герцога, умный и сдержанный Томмазо Мости, и его младшие братья Винченцо и Агостино. Среди новых знакомых был и юрист Ипполито Риминальди, человек глубоких знаний и оригинальных взглядов на современный мир. Беседуя с ними, Тициану удалось сделать несколько рисунков с натуры. Во время следующих наездов он напишет портреты этих придворных, а также самого герцога, его сына Эрколе, Лукреции Борджиа и Лауры Дианти.

Однажды в замке он повстречал старого знакомого флорентийца Фра Бартоломео, который занемог и нуждался в дружеском участии. В разговоре монах-художник вспомнил своего духовного наставника — уроженца Феррары доминиканского монаха Джироламо Савонаролу, страстного поборника чистоты нравов и ярого противника папства. В бытность его во Флоренции многие художники чутко прислушивались к зажигательным проповедям монаха, который предвещал конец света и кару за грехи. Люди тогда впадали в уныние, и ужас перед неминуемым светопреставлением охватил таких известных мастеров, как Сандро Боттичелли, Филиппо Липпи, Пьеро ди Козимо и Лоренцо ди Креди. В те годы погрустнели лики флорентийских Мадонн, утратив свою былую умиротворенность и полнокровие. Некоторые живописцы поверили утверждениям Савонаролы, что искусство — это искус Сатаны, в страхе забросили кисти и, сочтя свои картины богомерзкими, под улюлюканье грубой толпы сами поволокли их в общий костер на площади. Во время повального безумия погибли в огне многие бесценные произведения искусства, которые фанатичная толпа сочла безбожными творениями, созданными по наущению дьявола. По рассказам Фра Бартоломео, в дни разгула фанатизма один венецианский банкир при виде груды картин, приговоренных к сожжению, предложил правителям города выкупить шедевры за внушительную сумму в двадцать тысяч золотых дукатов (для сравнения заметим, что позднее Микеланджело за скульптуру Давида получил 400 дукатов).