— Обещаю.

— Так, это не то, это не то… Вот! — Дубов вытащил из папки стопку листов, скрепленную степлером. — Я тут немного почиркал на полях, но вы разберетесь.

— Я разберусь, — подтвердил Алимов.

Распрощался с Дубовым и покинул кабинет. Импресарио по-прежнему сидел на краю стола. В уголках сочных губ зажата вторая коричневая сигарета, глаза щурятся сквозь дым на уходящего гостя.

Москва, ноябрь 1884 года

FERMATA[10]

Утром семья собралась за столом в полном составе. Пока Даша подавала завтрак, в комнате царило напряженное молчание, лишь генеральша изредка роняла пару слов, указывая, куда поставить новое блюдо. Взгляд ее покрасневших припухших глаз безостановочно бродил по лицам домочадцев.

Александр Карлович держался как обычно, сухо и вежливо. Однако за бесстрастной высохшей оболочкой угадывалось смутное внутреннее беспокойство.

Лили выглядела невыспавшейся и расстроенной. Она сидела сгорбившись и не поднимала глаз от пустой тарелки. Красный кончик длинного носа время от времени подергивался, словно богатая наследница усиленно давила слезы.

Катя единственная из присутствующих сохранила прекрасный цвет лица, ела с аппетитом, часто просила добавки, словно не замечая гнетущей атмосферы, царившей за столом. Иногда глаза воспитанницы пересекались с глазами генерала. Елизавета Прокофьевна мгновенно подмечала обмен взглядами, однако ничего крамольного в молчаливом диалоге уловить не смогла.

«Что происходит?» — спрашивал прямой взгляд девушки.

Многозначительный взгляд мужа отвечал: «Потерпи, скоро все узнаешь».

Первым знак к окончанию унылой семейной трапезы подал генерал. Отодвинул недопитую чашку чая, поднялся из-за стола, поцеловал супруге ручку.

— Спасибо, Лиза. Мне пора.

— Когда ты вернешься? — спросила Елизавета Прокофьевна.

— Не раньше ужина, — ответил супруг на ходу.

Проходя мимо Лили, поцеловал дочь в теплую макушку, Катин стул обошел стороной. А раньше обязательно запечатлел бы на лбу воспитанницы отеческий поцелуй.

Следом за отцом поднялась Лили.

— Можно мне уйти в свою комнату?

Генеральша внимательно осмотрела дочь. С ней явно творится что-то неладное, только как дознаться, что именно? Все ниточки управления домом давно оборваны, в руках у генеральши остались концы, ведущие в пустоту.

— Ты выспалась? — спросила мать с натужной заботой.

— Выспалась, — ответила Лили, не глядя ей в глаза.

— А по виду не скажешь. Опять читала до утра свои французские романы?

Лили не ответила. Молчать с особым внутренним упрямством она научилась у Кати.

— Иди, — разрешила генеральша устало. — А ты задержись, — добавила она, поворачиваясь к воспитаннице.

Катя, поднявшаяся было со стула, уселась на прежнее место. Аккуратно сложила салфетку, выпрямила спину и принялась ждать продолжения разговора, разглядывая Елизавету Прокофьевну ясными серыми глазами.

А благодетельница-то сдала. То ли износился стальной каркас, на который нанизано тучное рыхлое тело, то ли несокрушимый собяниновский характер наконец дал трещину… Во всяком случае, умение довести окружающих до заикания с помощью многозначительного молчания генеральша явно утратила.

Была у Елизаветы Прокофьевны нехорошая привычка таким образом демонстрировать недовольство или просто дурное настроение. Стоило ей умолкнуть, и в воздухе повисала тяжелая мрачная туча. Слуги ходили на цыпочках, разговаривали шепотом и старались не попадаться хозяйке на глаза. Александр Карлович мгновенно вспоминал о срочном неотложном деле и пропадал до глубокого вечера, а Лили металась из комнаты в комнату, как перепуганная мышка.

Ей, бедняжке, приходилось хуже всего. Лили не могла никуда сбежать, как отец, не могла затаиться, как прислуга, не могла дать отпор разрушительному материнскому гнету, как это делала Катя. Она могла только плакать или неуклюже вилять хвостиком, пытаясь подольститься к матери и втянуть ее в разговор. Генеральша роняла короткие односложные ответы и снова замыкалась в ледяном молчании.

Когда давление становилось невыносимым, бедняжка Лили начинала рыдать. Иногда она не могла остановиться, и приходилось вызывать доктора. Катя замечала, что в таких случаях генеральша мгновенно веселела, как вампир, напившийся свежей крови. Напряженная атмосфера разряжалось, и дня два, а то и три в доме можно было дышать спокойно. До следующего раза.

— Мне нужно с тобой серьезно поговорить, — начала Елизавета Прокофьевна.

Трудно сознавать, что за спиной воспитанницы вырастают большие крылья, дающие ей свободу, богатство и независимость, однако делать нечего. Пускай летит куда угодно, лишь бы подальше от этого дома.

— Вчера вечером к нам приезжал Дмитрий Данилович Дубов. Ты его помнишь? — Катя молча кивнула. — Ты видела его после твоего дня рождения? — Отрицательный жест. — Отвечай словами! — раздраженно велела генеральша.

Катя тихонько кашлянула и ответила с несокрушимой вежливостью, которая выводила Елизавету Прокофьевну из себя:

— Прошу прощения, у меня устали связки. Нет, я не видела Дмитрия Даниловича после моего дня рождения.

Генеральша пристально заглянула ей в глаза. Не разберешь, врет или нет. Истукан девка.

— Я спрашиваю не из любопытства. Между нами состоялся разговор, который меня… удивил. Одним словом, господин Дубов просит твоей руки, — наконец, сдалась генеральша.

— И что вы ему ответили?

Елизавета Прокофьевна удивленно приподняла брови.

— Прости, я не могу решать твою судьбу, хотя мы обе прекрасно понимаем, что ответ тут может быть только один. Тебе выпал шанс занять положение в обществе. Приличном обществе! — подчеркнула Елизавета Прокофьевна. — Нужно быть полной дурой, чтобы от этого отказаться.

Катя опустила глаза и задумчиво потеребила салфетку, лежавшую на коленях.

— Господин Дубов богат?

— Богат, — отрывисто подтвердила генеральша. — Умен. Красив. Образован. Чего тебе еще?

— Я хотела бы узнать ваше мнение. С кем еще я могу посоветоваться, как не со своей благодетельницей?

Генеральша не уловила в ее тоне никакого скрытого сарказма, — вот как хорошо владела собой проклятая девчонка! Осталось только проглотить шпильку и поморщиться.

— Я советую тебе согласиться.

— Мне будет тяжело расстаться с этим домом, — пожаловалась воспитанница.

— Давай оставим притворство: мы друг друга не любим.

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в глубочайшем уважении, которое я всегда к вам пита…