Ага, соглашение о взаимодействии заключим… Кольцов сжал зубы. Только Гароцкого для полного боекомплекта не хватало… Ходячая мишень (причем медленно ходячая), участвовать с таким в забеге, наверное, очень увлекательно. А главное, безопасно. Да и черт с ним, не прогонять же, сам засветился!

Опять простучала длинная очередь. Вадим осел за камень, прикидывая, куда нырнуть. Но стреляли не по ним. Он обогнул камень, не поднимая загривка, и нос к носу столкнулся с Гароцким, который стоял на четвереньках и жадно дышал. Устыдившись своего порыва (нельзя бросать товарищей по несчастью), Кольцов великодушно разрешил:

— Пригнись и топай за мной. Но учти, Антон, будешь тормозить — брошу. Как жену нелюбимую.

Хозяева «конторы» явно испытывали дефицит в живой силе. Угнаться за каждым не хватало бойцов. Но подкрепление прибывало. Вадим с Антоном пробежали через хаотичное нагромождение глиняных глыб, однако женщину и девочку не догнали — те ушли в отрыв. До спасительной чащи оставалось рукой подать; мутные деревья, размытые хмарью, обретали индивидуальные очертания, когда двое молодцов с автоматами наперевес загородили дорогу.

— Стоять, с-суки!

Не «вохра», понятно, но и не сказать, что задубелые профи. Те не станут жаться друг к дружке и не вылезут так близко, если не получили приказ убивать. Вадим замер, машинально оценивая весовые качества нападавших. И тут Антон поразил его до глубины души: то ли безумие охватило, то ли надоело всё… Жалобно воя, не останавливаясь, он попер на обидчиков! Навалился всей массой на первого и принялся выворачивать ствол. Тот оторопел, попятился. Машинально потянул автомат на себя. Маразм какой-то. Вадим медленно присел, зашарил под собой — тут этих орудий пролетариата предостаточно. Второй тоже растерялся, не смотрел в его сторону. Автомат уходил с линии прицела — уж сил-то у Антона хватало. Автоматчик лукаво не мудрствовал, приказ поступил брать живыми, но зачем напрягаться? В исключительных случаях можно и мертвыми. Тугая очередь пропорола тело. Антон затрясся, как кукла на веревочках…

Вадим швырнул булыжник — доброе кило породистого камня, — попал второму в живот. Автоматчик, охнув, выпустил оружие, перегнулся пополам. Первому мешал Гароцкий, который еще не упал. Уронить такую тушу — тоже не пустяк. Вадим напористо толкнул его на убивца — Антону без разницы, куда падать. Тот повалился на автоматчика, оказав Вадиму неоценимую услугу. Второй, пытаясь разогнуться, хватал ртом воздух. Злоба затуманила голову. Кольцов сорвал со второго кепку, схватил за вихор и треснул челюстью об колено. Бандит (а как его еще назвать?), обмякнув, рухнул без звука — если не считать таковым треск ломающейся кости.

Второй пытался выбраться из-под Антона. Исстрадался весь. Вадим охотно помог. Протянул руку. Выдернул бандита за рукав и свободным кулаком двинул под дых. Очень выгодно драться в темноте — когда не видишь обезображенные мукой лица… Паузы в отношениях вполне хватило, чтобы поднять с земли автомат и ударить наотмашь по виску — прикладом. После чего Вадим огляделся — вроде тихо. Вдали постреливали. Вынув фонарик, Кольцов осветил скрюченные тела. Антон Гароцкий мертв — пена на пухлых губах, кровь выходит толчками. В глазах читалось возмущение. Те двое относительно живы, но жизнь их с текущего вечера явно не задалась. Первый тих и покоен, только пальцы скребли жухлую травку, собирая ее в кучку. Второй не прочь был удариться в бега, поскольку мозги перестали работать. Пытался приподняться, гремя раскрошенной челюстью. Вадим занес приклад, шарахнул по второй скуле, для симметрии. Вполне достойный пир справедливости. Убить — это мало, убийство не наказание. Нужно, чтобы жили и мучились.

Брезгливо перевернув тела, он обшарил пояса, нащупал подсумок, набитый магазинами, штык-нож, фляжку. Чем стягивать все это добро, проще снять вместе с поясом да надеть на себя. Он так и сделал, отметив добротную мягкость кожи, не свойственную стандартным армейским ремням. Напоследок осветил покалеченных — врага надо знать в лицо. Типовые «качки» полувоенного образца. Один потолще, другой пожилистее. Возраст примерно… Христа. Теперь наверняка уверуют. Один из автоматов он забросил далеко в кусты, другой снял с предохранителя, дослал патрон в ствол и вновь поставил на предохранитель. Сжав рукой затворную раму, потащился в лес.

И куда же, разрази их нехорошая болезнь, делись эти бабы?…

Это был густой и крайне запущенный лес. Неизвестно, каких объектов тут понастроили, но за природой не следили. Слишком много камней. В былые времена они устилали русло реки, а то и не одной, являясь уместным элементом пейзажа. Реки испарились, а камни остались, обросли кустарником, деревьями… Избыток неровностей — от приличных оврагов до символичных, обросших клюквой канав, в которых очень удобно ломать ноги. На каждом шагу — деревья. Развесистые ели — пышнотелые, с многослойными юбками, оборками, иногда — сосны, а то и вовсе — прямотелые кавалеры-кедры с замшелым основанием, неохватные, с плетущимися по земле корневищами, в которых ломать ноги еще удобнее. Вадим не ощущал пройденного расстояния — в ночном лесу его трудно оценить, слишком много факторов скрадывает. Скорее всего, он топтался на месте. Бесчисленные канавы изматывали. Тормозил подлесок, опутывающий ноги ветками-жгутами. Хрустел бурелом-предатель. На каждой сломанной гнилушке он застывал, напряженно вслушивался. Усталость в итоге сразила. Кости ныли и просили отдыха. Он устроился под юбочкой у внушительной елки, нарезал лапника. Развалившись на мохнатом ложе, закурил, с наслаждением вытянул ноги. Прохлады он пока не ощущал — слишком энергично вел себя этим вечером, чтобы так быстро отдать тепло. Он лежал и ни о чем не думал, отдыхал. Докурив, раздавил сигарету о жухлые иголки, вытащил из пачки новую, снова закурил. Расслабление катило — то, что надо…

Когда сквозь тяжелые ветви пробились блики света, он был совершенно спокоен. Треск сучьев под ногами, мужские голоса. Вадим подтянул к себе автомат, затушил сигарету, стал слушать. Безразличие охватило — не нужно никуда бежать сломя голову, спасаться. Всё нормально, а на данный момент — просто прекрасно. «Сколько гадов я смогу завалить, если зайдут ко мне под елочку? — думал он лениво. — Двоих? Троих? А что — неплохой показатель».

Похоже, он плавно вписался в разрывы облавы. Бренча амуницией, люди прошли мимо. Двое слева, кто-то справа — там тоже трещали хворостины. Шли с юга. Вадим же прибыл с востока (или северо-востока, ориентироваться по ночам у него пока не получалось). То есть беглец и облава двигались перпендикулярными курсами, и очень отрадно, что пересеклись они здесь, при участии известной елочки, а не где-нибудь на открытом месте.

— Дальше внешнего кольца не уйдут, будут круги писать, — сообщил прокуренный мрачный голос, — поймаем, куда денутся… У тебя рация в порядке? Не пойму, почему Коштарь молчит.

— Ни хрена не понимаю, — отозвался другой. — Сигнал проходит. Молчит, мерзавец. Может, с бабами развлекается?

— Может, — согласился первый, — но не должен. Коштарь на спятившего не похож. У босса не разгуляешься. Как отрезал — помнишь? — никаких трупов, никакого насилия, обращаться вежливо, наивысшая мера — дать в рожу… Слушай, они что, золотые, эти кролики?