16 июня 1922 года. Керчь

Договорились играть «На дне». Р. убил сразу двух зайцев. «На дне» – пьеса хорошая, и для нее несложно сделать декорации на скорую руку. Подвал, похожий на пещеру, обставленный рухлядью, изобразить несложно. Подозреваю, что Р. уже успел пожалеть о своем отказе от декораций. Но кто мог знать, что нам выпадет такая оказия? В качестве реверанса укому, которому хочется революционности, перед спектаклем Р. прочтет «Песню о Буревестнике». Только с его невозмутимым спокойствием можно публично декламировать такую корявую ересь.

22 июня 1922 г. Керчь

Спектакль прошел замечательно. Калинин и Петровский произвели хорошее впечатление. Оба – интеллигентные люди и держались просто, без заносчивости. Не сравнить с некоторыми руководителями из местных. Я подглядывала в щелочку и заметила, как поморщился Калинин, когда Р. начал завывать про буревестника. Аплодировали нам с удовольствием. Ю. В., игравший Медведева, запел «Интернационал». Я еле сдержала смех. Мне показалось забавным, что революционный гимн первым начал петь полицейский. После спектакля был прощальный ужин, на который гости не остались. Были только мы и те из местного начальства, кто не уехал с гостями. Завтра пакуем вещи, послезавтра рано поутру уезжаем в Феодосию.

27 июня 1922 г. Феодосия

Наверное, в моей жизни не будет ужасней сцены, чем деревянный помост в портовой судоремонтной мастерской. Я ко многому уже успела привыкнуть, но этот помост едва не стал моим эшафотом. Больше всего мешали играть обычный для порта шум и крики, которыми подбадривали нас зрители. Я часто терялась, забывала слова, путала реплики. Другие играли не лучше. Хорошо хоть, что пьеска была простой, из современной жизни. В этом мне (и всем нам) повезло. Спектакль прошел плохо, но зато угощение, ожидавшее нас после него, оказалось выше всяких похвал. Помимо того, что было на столе, нам еще дали продуктов с собой. И. очень кстати собрался в Симферополь по каким-то делам (чтобы потом нагнать нас в Ялте), и Павла Леонтьевна отправила с ним продукты Тате и Ирочке. Здешние портовые не голодают, снабжение очень хорошее. Заметно, что с нами делятся не последним куском. За время наших гастролей все мы успели немного отъесться. Приятно смотреть на товарищей. Лица округлились, порозовели, в глазах появился блеск. Я шучу, что наш гастрольный вояж по справедливости надо было бы назвать «курортным».

Феодосия лишена того милого очарования, которое есть в Керчи. Отчасти она напоминает мне Таганрог. Возможно, что это сходство вызвано неожиданной встречей с М. Р., который служил конторщиком у моего отца. Он очень удивился, увидев меня, потому что думал, что я уплыла вместе с нашими. Как бывший красноармеец и коммунист, М. Р. сделал хорошую карьеру в уисполкоме[125]. Мы немного поговорили, вспомнили Таганрог. М. Р. побывал там в прошлом году, когда ездил проведывать своих родственников. После разговора с ним я долго вспоминала Таганрог и вдруг осознала, что меня туда совсем не тянет. Вспоминать приятно, а побывать там не хочется. Родных там нет, в нашем доме живут чужие люди, многих знакомых тоже нет. В гимназии, которую я ненавидела всей душой, теперь школа-семилетка. В ней бы мне, наверное, понравилось бы, потому что сейчас не ставят оценок[126]. Мне хочется в Москву. Этот город стал моей второй родиной. Если Фаина Фельдман родилась в Таганроге, то Фаина Раневская родилась в Москве. Павла Леонтьевна тоже была бы не прочь со временем перебраться в Москву. Если судить по тому, что пишут в газетах, театральная жизнь в Москве бьет ключом.

Феодосия удивительно гостеприимна. В порту нам дали продуктов, на фабрике Стамболи[127]– превосходных папирос, уком тоже был щедр. Мы очень довольны.

Нас с Павлой Леонтьевной (и всю нашу труппу, кроме желчного, вечно недовольного А. М.) сильно радует изменившееся отношение общества к актерам. Актерское ремесло поднялось на небывалую высоту. Если прежде часть общества относилась к нам свысока, то теперь этого нет и в помине. Мы – сотрудники Агитпропа, а у Агитпропа нынче «carte blanche»[128]. Осмелился бы кто сейчас назвать нас «балаганщиками». Несколько наших актеров даже стали партийцами[129].

Мы пробудем здесь еще три дня, а потом поедем в Ялту. По пути сделаем короткие остановки в Судаке и Алуште.

10 июля 1922 года. Ялта

Некоторые из старых членов нашей труппы считают возможным третировать новичков. За последний год в нашей труппе появилось много новых людей. Среди них, как и повсюду, есть хорошие и плохие. Но наши «гвардейцы» А. М. и Ю. В., прозванные так за свою заносчивость, мнят себя божествами, а на новичков смотрят как на блох. У них даже есть собственная теория, в которой они предстают в роли хранителей старых традиций. В. В., у которой ума ровно столько, сколько и таланта, то есть нисколько, составила вместе с «гвардейцами» триумвират. Сегодня они наехали на помощника Р., милого, вежливого А. Л. Отказались репетировать с ним (репетировать мы стараемся регулярно, правда, не всегда это получается), причем сделали это в крайне грубой форме. Мне пришлось вмешаться и напомнить им о дисциплине. Если Р. поручил проводить репетицию своему помощнику, то так тому и быть. В. В., на свою беду, начала вещать о том, что ее талант не сможет проявить себя в полную силу под руководством неопытного режиссера. Я рассвирепела и, не утруждая себя выбором слов, объяснила В. В., что ей о своем мнимом таланте лучше не вспоминать. В подтверждение своих слов привела несколько примеров. В. В. была уничтожена. «Гвардейцы» не решились вступиться за свою даму. Репетиция продолжилась. После нее А. Л. пригласил меня на прогулку. Мы гуляли долго. Сначала пошли к дому Чехова (А. Л., как и я, страстный его обожатель), потом вернулись обратно кружным путем. А. Л. то и дело принимался меня благодарить. Он благодарил так, словно я не проявила естественные человеческие качества: порядочность и дисциплину, а совершила какой-то подвиг. Я посоветовала ему быть построже. Р. явно ошибся в выборе помощника. При его мягком характере в помощники следовало брать какого-нибудь цербера.

Павла Леонтьевна, намекая на нашу прогулку с А. Л., дразнит меня тем, что у меня наконец-то появился кавалер. Она невероятно похорошела. Ко мне это слово подходит плохо. Я из тех, кто находит утешение в пословице: «Красота ослабляет, а ум укрепляет». Но сейчас, глядя на себя в зеркало, я уже не спешу в ужасе отвернуться. В теле снова появилась былая легкость.

Местные ялтинские актеры встретили нас крайне недружелюбно. Мы не остаемся в долгу, зовем их актерами погорелого театра[130]. Им на это ответить нечего. К нам приходил Найденов[131]. Он болен чахоткой и выглядит совершенным стариком, несмотря на то что лет ему не так уж и много. Во время встречи с ним произошел чудовищный конфуз. Наша В. В. (это я ей тоже припомнила) удивилась вслух, сказав: «А разве «Детей Ванюшина» написал не Горький?» Найденов улыбнулся (улыбка у него, как и у всех чахоточных, печальная) и сказал, что ему сильно льстит подобное сравнение. Он рассказал, что пишет пьесу о революции. Р. сразу же высказал желание с ней ознакомиться. Я его понимаю. Такой талантливый драматург, как Найденов, напишет пьесу во много раз лучше остальных. В пьесе должен быть смысл, должны быть противоречия, пьеса должна быть живой, чтобы ее захотелось играть и смотреть. А нынешние скороспелые пьески (подобные тем, что кропает И.) состоят из одних лишь лозунгов. Не могу исключить того, что выраженный интерес, который Р. проявил к пьесе Найденова, и послужил причиной недовольства ялтинцев. Они явно рассчитывали на то, что пьеса достанется им, но тут появился Р. Между нашими театрами нет прямого соперничества, потому что нас разделяет большое расстояние, но в какой-то мере соперничество имеет место. Каждому актеру хочется затмить своей игрою всех остальных. Каждой труппе хочется быть вписанной в анналы Мельпомены (выражение С. И.). Прежде Ялта из-за Ливадии[132]считалась третьей столицей империи после Москвы и Петербурга. Эта «столичность» дает о себе знать и ныне. В частности, она проявляется в поведении местных актеров (многие из них появились здесь совсем недавно, но уже успели набраться спеси).