Меня пугают некоторые из нынешних новшеств. Призыв разрушить все до основанья[160]многие понимают слишком буквально, а пережитками старого режима они готовы считать все что угодно. Нам несколько раз пытались запретить играть «Ревизора» как «старорежимную» пьесу. Всякий раз приходилось объяснять, что эта пьеса высмеивает царских чиновников, а не прославляет их. Те, кто запрещает пьесы, не читает их дальше списка действующих лиц! Этим делом занимаются совершенно необразованные люди. Они раскрывают того же «Ревизора», тычут пальцем и говорят: «Вот здесь у вас есть городничий, судья, попечитель богоугодных заведений, помещики, чиновники и пристав. Это же контра!» – «Где Кроке[161], а где наша синагога», – говорили у нас дома, когда кто-то нес подобную чушь. Мне жаль, что многие хорошие пьесы, такие например, как «Осенние скрипки», незаслуженно преданы забвению. Пьеса же словно дерево, если за ней не ухаживать – иначе говоря, не играть ее, – она зачахнет, исчезнет. Но еще хуже этих рьяных запретителей те, кто покушается не на пьесы, а на сам театр. Все старое объявляется негодным. Под маркой нового революционного театра выдумывается какая-то дикая чепуха, не имеющая ничего общего с искусством. Театр норовят превратить в балаган. Да что там балаган! Это даже балаганом назвать нельзя! Игра подменяется выкрикиванием лозунгов или акробатическими сценками! Вот характерный пример нынешнего театрального новшества. На сцене совсем нет декораций, если не считать выставленных в ряд лестниц. Весь спектакль актеры карабкаются по этим лестницам то вверх, то вниз и с них же произносят реплики. Смысл в том, что положение на лестнице наглядно показывает нравственные качества персонажей. Совершив плохой поступок, они спускаются ниже, совершив нечто хорошее, поднимаются вверх. Мне было ужасно жаль актеров, которые час с лишним висели на лестницах, но еще больше мне было жаль зрителей, которые могли решить, что эта шанда[162]и есть театр! Люди изощряются в выдумках, желая перещеголять друг друга оригинальностью. Они не понимают, что такое театр, но берутся его реформировать с криком «Дорогу современности!». В наглости своей они доходят до того, что пытаются выжить нас из нашего театра. Мы пока держим оборону, как выражается Р. Он производит хорошее впечатление на начальство всех рангов своим умением аргументировать, и ему пока что удается отражать нападки ревартов[163]. Многие из нашей труппы недовольны, когда видят среди зрителей совершенно невежественных людей. Нынче модно ходить на спектакли коллективами. А я радуюсь этому. Пускай такие зрители не понимают многого из того, что происходит на сцене. Но, побывав хотя бы на одном спектакле, они узнают, что такое настоящий театр. Я с удовольствием играю для всех. Не люблю только, когда в зале едят или лузгают семечки. Нравы опростились невероятно (С. И. вместо «опростились» употребляет более резкое слово). Отчасти я за простоту, без «благородий» и «превосходительств», отчасти против, потому что о правилах приличия забывать нельзя. Но хуже всего, когда плохими манерами начинают бравировать или когда нарочно коверкают речь, пытаясь представить себя крестьянским пролетарием.

В газетах пишут, что из оркестра Большого театра ушли шестьдесят музыкантов, недовольных низкими окладами. Они организовали симфонический ансамбль и станут выступать самостоятельно. Если уж такой театр, как Большой, начал дробиться, то это очень плохо. Впрочем, Павла Леонтьевна не раз говорила, что на столичных сценах многого не заработать.

22 сентября 1922 года. Симферополь

Дай дураку леденец, а еврею новость – и оба будут рады. В Иерусалиме провозгласили британский мандат над Палестиной. Узнав об этом, одна половина симферопольских евреев перессорилась с другой половиной. Одни говорят, что это хорошо, другие – что плохо. Если встречаются два еврея, то вместо «шолом» говорят «Палестина», а дальше уже как получится. Или начинают спорить друг с другом, или ищут третьего, чтобы поспорить с ним. Я ни с кем не спорю, но ничего хорошего от англичан не жду.

29 сентября 1922 года. Симферополь

Симферопольский финотдел[164]сошел с ума. Иначе и не сказать. Решили приравнять артистов, лиц свободной профессии, к торговцам и заставить платить все налоги. Обоснование такое: вы продаете билеты, стало быть, ничем не отличаетесь от торговцев. Объяснить ничего невозможно, финотдельцы упрямы как ослы. У них на все один ответ. Отправляем делегацию в обком[165]к Израиловичу[166]. Павла Леонтьевна не хотела идти, но ее уговорили. Ее знает все начальство, она наша прима.

4 октября 1922 года. Симферополь

К Израиловичу наша делегация не попала, но товарищ, который их принял, сказал, что нельзя равнять актеров с торговцами, и пообещал разобраться с финотделом. Сказал, что товарищи перегнули палку. Пока делегация сидела в приемной, Павле Леонтьевне удалось услышать, что Израиловича переводят в Москву в ЦК[167]. Ясно, что ему сейчас не до нас. Впрочем, не имеет значения, кто обуздает финотдел, лишь бы обуздали. Но это было твердо обещано. Что за чушь равнять артистов с торговцами!

6 октября 1922 года. Симферополь

Самое великое счастье для актера – это чувство полного слияния с ролью, когда ты не играешь человека, а становишься им на время спектакля! Это счастье приходит не сразу. Оно капризно, его надо долго добиваться, но тем оно и ценно. Невероятное, прекрасное чувство. Оно пробирает до слез. Всякий раз, испытав его, я после спектакля рыдаю в гримерной. Все удивляются: почему? Ведь я так хорошо сыграла. Как будто от счастья нельзя плакать. Павла Леонтьевна ругает меня. Она говорит, что я растрачиваю попусту слишком много душевных сил. А я не могу поступать иначе. Я счастлива от того, что получила право называть себя актрисой. Когда-то я называла себя так с оглядкой, боясь, что кто-нибудь скажет: «Да какая же вы актриса!», а теперь уже не боюсь. Непрестанно благодарю судьбу за то, что она так благосклонна ко мне. Пережитые трудности представляются мне испытанием. Судьба должна испытать человека, прежде чем наградит его. Награждают только достойных. Приятно чувствовать себя достойной. Теперь стало модным нападать на актерское жречество. Считается, что в служении Мельпомене нет ничего возвышенного. Каждый, мол, выполняет свою работу. Но нельзя же сравнивать работу дворника или извозчика с нашим ремеслом! Не хочу унизить дворников или извозчиков, они делают нужное обществу дело и без них нельзя обойтись, но не могу согласиться с тем, что размахивание метлой сродни актерским мукам. Это все равно что сравнить маляра с художником. Один красит, а другой творит. Актер – особенное, возвышенное ремесло, как и все творческие ремесла. Они особенные и требуют особенного к себе отношения. Пускай не восхищения – восхищение каждый актер стяжает сам, – но уважения. Нельзя ставить все занятия на одну доску, и не стоит подменять слово «творчество» словом «работа».