что телефон выключен, чувствую болючий укол разочарования.

На самом деле мне уже абсолютно все равно, что там говорила Сима. Правда это, неправда. Плевать. Я просто хочу его увидеть. Поговорить. Я соскучилась. Переварила произошедшее, успокоилась. Возможно, даже начала прислушиваться к голосу разума в лице моей дорогой Сонечки.

Потому что предыдущие два дня я просто валялась на кровати. Даже на студию не поехала, отмазалась, якобы высокая температура и горло болит.

Именно об этом я говорила изначально. Этого боялась. Карьера должна быть на первом месте. Должна, но я просто с ноги всунула туда отношения. Возвысила их, а теперь утопаю в этом болоте так называемой любви и не знаю, как из него выбраться.

Даже Сонькин приезд в пижаме и с тортом под мышкой на третий день скорби по нашим с Ваней отношениям меня не взбодрил. Хотя я безумно ей благодарна за нашу дружбу. Нужно быть очень сильной, чтобы вот уже по пятому кругу выслушивать все мои причитания.

Отвожу мобильник от уха.

Выключил. Не ответил. Игнорирует.

Прикрываю глаза с ясным пониманием – еще немного, и я точно сойду с ума. Не могу так, не могу.

– И?

– Абонент не абонент.

– Тогда пошли пить чай… И оставь ты этот мобильник в покое, – жужжит Комарова.

* * *

Поправляю шарф и тяну носом такой свежий запах весны.

Одиннадцатое марта.

Солнце припекает к черному пальто, а под ногами то и дело похлюпывают лужи. Дышится легче, думается тоже. Если мне повезет, то уже через пару недель мою песню возьмут в ротацию на радио. Если нет, то я просто перешагну через этот опыт и пойду дальше.

– Азарина, стоять!

Разворачиваюсь на знакомый голос и чуть крепче обычного сжимаю руки в кулаки.

– Ванечка, – выдавливаю самую вежливую улыбку. Еще немного, и губы потрескаются от моей любезности, – давно не виделись.

– Давно, – Токман замирает прямо напротив. Смотрит. Такой у него взгляд, меня на месте прошибает. Прячу руки в карманы, чтобы не влепить ему пощечину.

– Я смотрю, ты номер сменила. Я тебе звоню, а в ответ тишина.

– Да больно надо, – сглатываю, накручивая свое сознание до состояния бешенства. – Сменила. Специально сменила, чтобы всякие козлы не донимали. Доволен?

– Более чем.

– А сам-то? Пропал сначала на две недели, а потом… потом я уже не считала.

– У нас были выездные учения. Связи практически не было, но, даже когда она появлялась, до тебя еще попробуй дозвониться. Я вернулся позавчера.

– И что? Мне теперь перед тобой на колени упасть?

Продолжаю язвить. Такое пугающее чувство, с одной стороны, мне жутко хочется броситься к нему на шею, с другой же, расцарапать лицо. Наверное, именно потому я стою не шевелясь, как приклеенная, чтобы не сотворить ни одну из глупостей.

– В прошлый раз мы плохо поговорили.

– О-о-о-о, в прошлый раз? – хохочу. Нет, у меня точно истерика. – Ты знаешь, прошлым разом мы не обошлись.   Может быть, ты расскажешь мне, какой у меня все-таки номер, а? Как я записана в твоем блокноте.

Ваня на долю секунды меняется в лице. Я это замечаю, но он быстро трансформирует растерянность в собранность.

– Кто рассказал?

– А разве это имеет значение? Ты просто издевался надо мной. Или нет? Тогда скажи, скажи, что все ложь и нет у тебя никаких списков! – ору на всю улицу, удостаиваясь внимания какой-то женщины, которая в пылу раздражения называет меня ненормальной.

– Списки были. Но ты не имеешь к ним никакого отношения.

– Да, и как мне тебе верить? А, Ваня?

– Никак.

Токман кривовато улыбается и легонько касается моего плеча.

Вздрагиваю, стоит его пальцам соприкоснуться с тканью пальто. Он трогает темный материал, а мне кажется, что крепко прижимается к коже.

Снова. Все снова катится в бездну.

– Удачи тебе.

– Что? – хлопаю глазами, как полная овца.

– Я ненадолго вырвался, мне пора.

– Ты просто так уйдешь? – хватаю ртом воздух, а вдохнуть не могу. Тяжело. Ощущение, что боль прошедших недель разом свалилась на мои плечи именно сейчас, – не покидает. А ведь только стало немного легче. Совсем чуть-чуть.

– Ты же строчка, Азарина, просто строчка в списке. Разве нет? Не переживай, доставать звонками не буду. Ты же сменила номер.

Ванька улыбается. Гаденько так. Улыбается и уходит.

39

Иван

– Может, ты уже что-нибудь съешь? – бабушка недовольно барабанит пальцами по столу.

– Может, – передергиваю плечами.

Сижу на кухне в своей квартире, а мысленно до сих пор стою с Азариной возле ее дома. Стою и хочу хорошенько ее встряхнуть, чтобы ее кашеобразные мозги наконец-то встали на место.

Что вообще нужно сделать, чтобы она мне хоть немного доверяла? С самого начала у нас сформировалась одна-единственная модель поведения: она убегает, я догоняю.

Только далеко на подобном не уедешь. Обязательно запыхаешься и свалишься с ног.

– Я все утро готовила. Старалась, между прочим, – жужжит ба над самым ухом. – Ты меня вообще слышишь? Снова эта пигалица? Да сколько можно!

– Не кричи, – сжимаю пальцами виски, – ни при чем она тут.

– Ох, конечно, что-то раньше я у тебя такой кислой рожи видеть не видела. А как эта марамойка появилась…

– Бабушка! – повышаю голос. – Хватит оскорблять Тату.

– Вот, вот как ты заговорил! На родную бабку орет. А я тебе, между прочим, и за мамку, и за папку была.

– Все, с меня хватит, – поднимаюсь из-за стола.

– Иди-иди. Думаешь, эта вертихвостка будет мучиться? Да не дождешься!

...Март пролетает на какой-то бешеной скорости. Дни сменяются один за другим. Наступает период, когда я живу от команды подъем до команды отбой. Начинается усиленная подготовка к защите диплома и экзаменам.

Все ждут окончание учебы как манны небесной.

Кроме зубрежки стабильно упахиваюсь в зале, чтобы не думать. Азарина так и мелькает перед глазами, и всегда в этом своем коротком черном платье. В платье, которое было на ней в новогоднюю ночь.

Я медленно превращаюсь в маньяка. Она мне снится. Видится в прохожих. Я слышу ее голос и чувствую запах.

Мучаю себя этими терзающими мыслями, но не делаю ничего, чтобы вернуть эти провальные отношения. Ничего.

В какой-то момент весна окончательно становится теплой. Меняется форма одежды. До диплома