притащила меня сюда, – смеется.

–  Я тебя не звала. Ты сам пошел.

– Долго еще?

– Что? – затихаю, немного поворачивая голову.

– Будешь устраивать истерику?

– Сам ты истеричка. И вообще, где ты был все это время? Где ты был? Не звонил, не вспоминал… пока я там… я там…

Договорить он не дает, перебивает:

– Думал.

– Думал? Ты нормальный? О чем можно думать четыре месяца?

– О многом. Пошли в дом, у тебя губы синие.

– Никуда я с то…

На этих словах Ваня резко разворачивает меня к себе лицом и целует.

43

Иван

Можно сколько угодно убеждать себя в безразличии, но, когда его нет… никакие мысли не помогут сохранять холодную голову.

Только инстинкты с примесью злости. Будоражащий голод.

Азарина пестрит своим псевдонедовольством. Что-то еле слышно бормочет. Трогает мои плечи, оставляя на и так красной от солнца коже отметины.

Протестует, а потом срывается. Снова…

Словно летит с обрыва.

Я тебя поймаю, Тата. Конечно же, поймаю…

Впиваюсь пальцами в узкую талию. Жестко, без права на отступление.

– Я сдаюсь, Ванечка, – тихий Таткин голосок врывается в сознание ураганом, – сдаюсь…

Не могу от нее оторваться и отпустить не могу. Все условные, поставленные себе запреты тлеют.

Она дрожит в моих руках.

Красивые изгибы тела дурманят.  Затмевают остатки рассудка.

Первая и такая ленивая медлительность движений тает.  Теперь ее просто невозможно сохранить.

– Подними руки, – толкаю Тату к дереву, избавляя нас от этой желтой тряпки под названием платье. – Ну же!

Нетерпение зашкаливает.

Матовая, бронзовая кожа. Гладкие плечи. Перебираю пальцами чуть выгоревшие волосы, вдыхая аромат сладких ягод.

Красивая. Самая красивая девочка.

Если бы ты только знала, насколько я тобой болен… как схожу по тебе с ума…

В воздухе все еще витает недоговоренность. Четыре месяца ада, когда тебя крутит, но ты изо всех сил противостоишь сам себе. Своим желаниям. Своему «хочу»…

– Ты снова подстриглась, – трогаю ее, впечатываю в себя, как изголодавшееся животное.

– Ты заметил, – ее шепот распаляет.

– Я всегда все замечаю. Всегда… если ты много говоришь, значит, нервничаешь, – поцелуй, – а если сбегаешь от меня, то на самом деле очень хочешь остаться…

Снова целую, а она улыбается. Отвечает, поддается. Плавится в моих руках, уплывая в экстаз.

* * *

– Ваня, у меня в волосах какие-то колючки! – трогает свою голову, медленно перебирая ногами в сторону дома. – Это ты виноват.

– Кто бы сомневался. Сюда иди. Стой смирно, иначе будешь ходить с проплешинами.

– Очень смешно, – Татка складывает руки на груди и театрально притопывает ножкой. – Вот, между прочим, я тебя тоже хорошо знаю, – цокает языком.

– Поподробнее, – вытаскиваю из ее волос маленькую елочную веточку.

– Вот когда ты ведешь себя как последний… гад, значит, ты от меня точно без ума.

– Совершенно точно без ума. И без фантазии...

– Говорю же, – улыбается. – Ну что там?

– Все, – убираю руку, но, передумав, прижимаю ладонь к ее спине.

– Сонька меня точно потеряла…

– Конечно, вот именно сейчас мы будем думать о Соньке.

– Не будем, – морщит нос. – Ты позовешь меня на свидание?

– Позову.

Хочется закатить глаза. Я дурею вот от этой ее манеры… легкости какой-то. Татка мгновенно перестраивается. Меняет холодное на горячее, и хоть бы хны ей.

– Когда?

– Через четыре дня.

– Почему именно через четыре?

– Потому что завтра мы будем отсыпаться.

– А потом?

– А потом меня ждет квест.

– Какой?

– Устройся на работу.

– Так распределение же…

– Комиссию и тесты все равно никто не отменял. Плюс нормативы.

– Жесть. Но не переживай, я тебя порадую. Надену очень короткое платье и приду к тебе самой красивой.

– Тогда наше свидание будет коротким. В вертикальной плоскости точно.

– Извращенец.

Тата делает несколько шагов и замирает. То, что в ней появилось напряжение, понятно без слов.

– Что?

– Я хотела спросить.

– Спрашивай.

Подталкиваю ее вперед, и мы медленно выходим к дому. По крайней мере, уже отлично видно забор.

– Про список. Понимаешь, – надавливает пальцами на виски, – он не дает мне покоя.

– Тебя там не было.

– Но список есть.

– Уже нет.

– Но был…

– Был.

Тата поджимает губы, растерянно озирается по сторонам, проводит рукой по волосам, просто утопая в этих отягощенных движениях. Медленных, словно совершающихся через силу.

– Давай выясним все раз и навсегда. Список был. Я не святой и никогда не претендовал. Ты мне нравишься. Иногда я тебя боюсь…

Татка хлопает глазами.

– Меня?

– Чувств к тебе.

– Боишься меня любить, Ванечка?

– Боюсь, – сжимаю ее руку, – но тебя невозможно не любить.

– Я…

– Вот сейчас лучше молчи, – прижимаю пальцы к ее губам. – Снова ляпнешь что-нибудь и испортишь момент.

– Да ты романтик, Ваня, – шепчет, обжигая кожу своим дыханием.

– Только по серьезным случаям.

– Я просто хотела сказать, что тоже…

– Тоже что? – удерживаю ее на расстоянии вытянутой руки, чтобы смотреть в глаза.

– Тоже люблю. Но если я узнаю хоть про какую-то швабру…

– Я же говорил, испортишь момент, – ржу, крепко обнимая эту взбесившуюся девчонку.

– Вот только попробуй, слышишь меня? Только попробуй.

– Тебя я обязательно попробую. Можешь даже не переживать.

44

Тата

— По какому случаю марафет? — Агата без стука врывает в комнату, оценивая мой наряд.

Такое ярко—малиновое платье на запах. Короткое. Я же Ванечке обещала короткое.

— Свидание. Кстати, ты не против что я у тебя живу? Просто в квартире бардак , а еще там нет Люды и вкусного борща.

— Да живи сколько хочешь. Все шесть комнат твои.

— Посмотри,— поворачиваюсь,— глаза поярче надо?

— Нет. Так хорошо. Волосы наверх убери. Шею открой, красивая же.

— Да вылезают, с моей стрижкой только наверх и убирать.

— А я давно говорю, отращивай!

— Жарко. И мыть удобнее, особенно на гастролях.

— Ну как хочешь. Вечером тебя ждать?

— Не знаю,— пожимаю плечами и кидаю в сумочку блеск для губ.

— Что, кстати, Ерохин говорит? Какой у него дальнейший план действий?

— Будем делать