Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ничего больше не чувствовал – ни боли, ни злости, ни отчаяния. Мама напичкала его какими-то таблетками, но и без них Сергей ощущал себя опустошенным до бессилия. Никина босоножка стала последней каплей, утопившей нелепую, безумную надежду на то, что Ника жива и все происходящее просто страшная ошибка. До той минуты, когда он наткнулся на босоножку у реки, даже похороны не смогли заставить его поверить, что Ники больше нет и никогда не будет. Ни ее тихого смеха, ни застенчивого «не надо», когда, одуревая от близости ее губ и запаха волос, Серега лез целоваться. Не будет свадьбы, троих – они так решили – детишек, не станет Ника учительницей младших классов, как мечтала… Потертый ремешок голубой босоножки, торчащий из буро-зеленой жижи, ослепил Серегу жестокой правдой.
О том, что физрука отпустили, Сергею испуганным шепотом сообщила мама, встревоженно глядя на него, как будто ожидала, что сын немедленно кинется совершать какую-нибудь глупость. Но Серега только губы поджал. Ярость, душившая его в день ареста учителя, улеглась, а с ней исчезла и пелена, мешавшая сомнениям. Конечно, физрук не стал бы убивать Нику. Может, он и скотина, но уж точно не идиот.
Машинально перебирая в памяти лица соседей, знакомых и друзей, Серега никак не мог остановиться ни на одном, представить, что кто-то из этих людей поднял на Нику руку.
Вздохнув, он закрыл ноутбук и поднялся. Движения давались с трудом. Чувствуя себя столетней развалиной, Серега поплелся на кухню, где мама оставила приготовленную для Лидии Семеновны еду. Как бы плохо ему ни было, а Никиной матери было во сто крат хуже. За последние недели Серега сблизился с ней и сейчас не смог бы сказать, отчего так робел раньше. Конечно, помочь несчастной женщине старались все, но по какой-то причине она наотрез отказывалась и впускала в дом только Серегу да мать Вани-дурачка, Галину.
* * *
Ваня снова не смог перейти через мост. Стоял на въезде, держась за перила дрожащей рукой, и не мог сделать ни шага. В его детском сознании боролись между собой два «страшно» и одно грозное «нельзя». Если с «нельзя» он давно научился ладить и оно затихало, стоило перейти на другую сторону моста, то «страшно» теперь начинали завывать в голове на два режущих голоса еще на спуске с холма.
Ваня сжимал голову руками, затыкал уши, но голоса не унимались, споря все громче. Страшное жило там, за мостом. Оно могло больно ударить так, что Ваня снова и снова падал в колючие кусты на обочине дороги. Оно грубо кричало. Оно увезло Нику – добрую и красивую – так далеко, что она никогда больше не поможет Ване поймать хрупкую желтую бабочку, чтобы близко-близко посмотреть, как та цепляется черными ножками за его палец, раскрывает крылья и улетает в небо… Другое страшное могло прийти к большой собаке, которая жила там, где «нельзя». Сегодня Ваня нес ей немного костей, которые мама дала для киски. Собака ждала Ваню, а он плакал возле моста, никак не решаясь сделать шаг…
* * *
– Свет, так больше нельзя!
Роман поставил Тимошку на пол и вручил сыну игрушечный вертолет без лопастей, которые были давно откручены и потерялись.
– Ур-ру! – загудел Тимошка, подняв игрушку над головой, и побежал по комнате.
Света продолжала молча разбирать вещи в шкафу. Она молчала третий день. Так ни слова и не сказала с тех пор, как Роман вернулся из города.
Утром он слышал, как жена разговаривала с матерью по телефону, и с ужасом понял, что она собирается уезжать. Тогда он вспылил, натолкнувшись на ее молчание, как на стену. Не выдержали напряженные до предела нервы. Она только посмотрела строго, как на одного из своих учеников, и отвернулась.
– Свет, пожалуйста… – Роман попытался обнять жену за плечи.
Она осторожно вывернулась.
– Я виноват. Я… Господи, я так раскаиваюсь в том, что связался с Виолеттой…
При звуке этого имени Светлана вздрогнула и повела плечами.
– Прости меня! Прости… Я не знаю, почему… Я люблю тебя, люблю Тимошку. У нас все было так хорошо…
– Так хорошо, – неожиданно заговорила жена, по-прежнему стоя к нему спиной у распахнутого настежь шкафа, – что ты бегал к этой самовлюбленной торгашке в подсобку?
Она говорила тихо, но в голосе звучали такие ярость и боль, что Роман невольно отступил от этой напряженной спины, запнулся о край паласа и рухнул на диван, больно приложившись локтем о подлокотник.
– Мы уедем, Рома. Мама уже ждет. Я просто не смогу с этим жить, и говорить тут не о чем.
Вот теперь она повернулась лицом, и Роман понял – это конец. Светку, прямую, как столб, можно было переубедить аргументами в споре, но сломать – никогда. Он и полюбил ее отчасти именно за внутреннюю силу, прячущуюся за скромной внешностью студентки-зубрилки. В груди поднялась тяжелая, злая волна отчаяния.
– Не о чем? Тима, иди к папе, сынок!
Тимошка послушно подбежал и с размаху ткнул игрушкой ему в живот, карабкаясь на колени.
Роман крякнул и выдавил:
– О сыне поговорить не хочешь?
– Нет, – Света покачала головой. – Ты же неглупый, Ром. Никакой суд тебе его не отдаст. Тимошка едет со мной.
– Тогда я тоже еду! – взорвался Роман.
Тимошка задрал голову и засмеялся:
– Мы едем к бабуле!
– Точно, сынок. К двум, между прочим, бабулям…
Света покачала головой и снова занялась вещами. Больше она ничего не сказала.
* * *
Андрей Бойко сидел на пустыре, прямо на траве, со всех сторон окруженный зарослями одичавшей малины. Перед ним на обломке почерневшей от времени доски стояли бутылка и высокая чашка с отбитой ручкой. На белом фаянсовом боку чашки летели да никуда не улетали разноцветные воздушные шары.
Он чувствовал себя таким же шаром – отпущенный с тонкой нити, неприкаянно болтался в воздухе, совершенно не понимая, что же ему теперь делать… Домой идти не хотелось. Да и не ощущал Андрей Иринино жилье своим домом. Больше не ощущал. А если покопаться в себе, чего он не любил, то можно было обнаружить, что синий домик в Тропинках его домом никогда и не был. Охотнее всего он пошел бы сейчас на кладбище, к свежей могилке Ники, но боялся столкнуться там с Лидией.
Он плеснул водки на треть чашки и выпил залпом. Поморщился и закусил размякшей от спелости ягодой с ближайшего куста. Алкоголь мигом ударил по телу – в болезненном спазме сжались сосуды у горла, плеч, рук и груди. Пить ему
