Весь день, пока его, отрешенного и почти безучастного, зачем-то снова обследовали и кололи, он вспоминал то, что казалось ему надежно забытым. Вычеркнутым из жизни. Похороненным. Почему старая любовь напомнила о себе именно сейчас? Не потому ли, что сердце наконец ожило и отдалось новой? Он не знал.

* * *

Надежда на то, что Зоя с мужем уедут к нему в город (с глаз долой – из сердца вон), не оправдалась. Семен устроился в совхоз мотористом и жил в доме тещи. Гришка страдал, но страдать тихо у него не получалось. Натурой он был деятельной, из армии пришел с наградой, так что парторг скоренько подхватил его под свое крыло.

– Будешь у нас комсомолом командовать! – заявил он.

– Так меня же не выбирали, – попробовал отмежеваться Григорий.

– Выберут, – подмигнул парторг. – А срок придет, в партию вступишь. Мы, Григорий, с тобой на переднем фронте! Комсомол и партия – самые главные движущие силы в жизни страны. Собрание на следующей неделе, будь готов.

– Всегда готов, – по-пионерски ответил Гришка, не зная, радоваться ему такому доверию или печалиться.

Печалиться оказалось некогда. Коллектив молочного хозяйства был в основном молодой, так что комсомольцев в Малинниках было, почитай, каждый второй взрослый, а партийных, кто еще на пенсию не вышел, – втрое меньше. И Гришка с головой погрузился в работу. Поселковые девчонки дружно сохли по нему, и комсорг – пропадать, так с музыкой! – ни в чем себе не отказывал, но сердце упрямо твердило только одно имя: Зоя. Аж заходилось, проклятое, стоило ей на горизонте мелькнуть… Не смог Григорий ее возненавидеть, как ни старался. И разлюбить не смог. Вся ненависть и вина достались на долю Семена Зимчука. Его комсорг на дух не переносил, но приходилось держать себя в руках, должность спасала от необдуманных поступков. Но спасти его от греха так и не смогла.

Зоя сама пришла к нему однажды на прием. К тому времени у комсорга уже появился свой кабинет в управе – клетушка, увешанная стендами с агитацией. Григорий, не ожидавший остаться с Зоей один на один в тесной комнате, сгреб в кулак отчетную ведомость, да так и замер.

– Гриша, я по личному делу, – выдавила она, опустила глаза и покраснела.

Сумасшедшая надежда взметнулась в сердце Гришки, толкнув в лицо всю кровь, которая была в организме, аж глаза заслезились. «Пьет? Бьет? Развод?» – заметались в голове предположения одно нелепее другого. Ничего подобного за Семеном Зинчуком не водилось. В других обстоятельствах комсорг даже счел бы его своим парнем.

– Что? – протолкнул сквозь сжавшееся горло Гришка.

– Я не знаю, как сказать…

Она посмотрела ему в лицо. Серые глаза были чисты и безмятежны.

– Сеня детей очень хочет. Мы третий год стараемся, и – ничего. У врачей были. Я в город ездила – все нормально.

О том, что Зоя ездила в город, Гришка знал. Он знал почти все, что она делала. Вот только никак не мог понять, к чему она клонит, а потому промолчал. Зоя вздохнула:

– Люблю я его, Гриш. Без памяти люблю, вот как ты меня. Если не рожу, уйдет он. Рано или поздно… Помоги мне. Никто ничего не узнает. Никогда. Если у нас получится, этот ребенок будет моим и Сениным, от тебя ничего не потребуется, только молчание…

– Да ты сдурела? – Гришка выскочил из-за стола, перевернув стул. Тот с грохотом отлетел в сторону.

Он схватил ее за руки повыше локтей, намереваясь тряхануть как следует, чтобы привести в чувство, но Зоя неожиданно запрокинула голову и приоткрыла губы…

Не хватило у Гришки сил удержаться на краю пропасти. Ухнул с головой. Впился в эти губы, наверняка делая ей больно, но Зоя только руки на плечи ему закинула, прильнув жарко, так, что Гришка покачнулся, будто ему под дых засадили.

Лидочка родилась 15 августа, ровно через девять месяцев после самой безумной недели в его жизни, той самой, которую Зоин муж провел на курсах повышения квалификации в районе. С тех пор Зоя избегала Григория всеми силами и при встречах холодно смотрела сквозь него.

После пожара, похорон и суда Григория забрали на повышение в район, а потом и в город… Надежда когда-нибудь обрести дочь растаяла навсегда вместе с гибелью Зои: Семен цеплялся за последнее, что у него осталось в жизни, а Григорию и цепляться было уже не за что. Доказать, что Лида – его дочь, он не мог.

Вернувшись в Малинники в двухтысячных, он узнал, что Семен умер, а Лида вышла замуж и вполне счастлива. Какое-то время он намеревался остаться в поселке после развода с женой, даже начал отстраивать дом-усадьбу, да так и не закончил. Бизнес властно потянул обратно в Москву, а теплицы – что теплицы? – капля в море его финансовых интересов… Иногда Григорий интересовался делами дочери, знал, что у него растет внучка, но тайну так никому и не раскрыл, кроме Копылова, которого тогда, на суде, топил с отчаянием и яростью человека, чья любовь сгорела заживо, а вместе с ней и его душа.

Глава 2

Завещание

Григорий позвонил своему нотариусу за три дня до операции с просьбой приехать в клинику немедленно. Немедленно не вышло. Лощеный и лоснящийся от пота Яков появился в тени больничного сада – чудесного, уставленного скамейками и засаженного цветами и деревьями – только через день. Он степенно вышагивал по дорожке, оттопырив губу и поблескивая золотыми дужками солнцезащитных очков. Григорий криво ухмыльнулся: Яков вовсе не был снобом, но подавал себя именно таким.

– Вот ты где, старый бес! – увидел его Яков.

– Давай присаживайся. Я думал, не успеешь, – подвинулся Григорий, ногой откатив кресло-каталку подальше от скамейки. Сейчас ему было уже не осилить пешей прогулки от клиники до парковой зоны.

– Когда это Яша тебя подводил? Хреново выглядишь.

– Сам знаю. Ничего, подлатают – запрыгаю, как новенький. Привез?

– Привез, конечно, – кивнул Яков, стянул с крупного носа очки и пристально уставился в лицо Григорию.

– Что, желаешь убедиться, что я в своем уме? – хохотнул тот и скривился: грудь обожгло болью, дыхание сбилось.

– Да, желаю. Работа такая, – серьезно ответил Яков.

– В своем. Доставай свои бумажки, а то скоро медперсонал прискачет, мне ж оперироваться завтра…

– Евгения еще не приехала? – невпопад поинтересовался Яков.

– В три пятьдесят прилетает, к вечеру будет. Не виляй, scrivener[2], – нетерпеливо поморщился Григорий, – давай записывай.

Яков обреченно вздохнул и потянулся к большому кейсу, который приволок с собой.

– Печатающее устройство с портативным принтером? Прогресс, однако! – усмехнулся Григорий.

– Диктуй давай, бланк открыт и заполнен.

– Погоди, не помню, как