— Послушай, вот что я тебе скажу. Парню не нужно ничего из того, о чем идет речь в этих брошюрах. Ничего — слышишь? Ему не нужен никакой психиатр и никакие гормоны. Может быть, ему необходимо всего лишь наше внимание, чтобы мы не оставляли его одного.

— Для тебя все всегда слишком просто! — набросилась на него мать. — Неужели ты не хочешь понять? Сейчас наш сын мог бы быть мертвым! Это горе осталось бы с нами на всю жизнь.

В этот момент усталый, но абсолютно живой Адриан распахнул дверь, сделал несколько неуверенных шагов и предстал перед ними: он жил, он будет жить — со слишком большой порцией фрикаделек в желудке, с сальными волосами, со свисающими прядями — и без Стеллы; но он будет жить, в этом нет никаких сомнений. Он посмотрел на сидящих перед ним родителей: на свою мать с заплаканным лицом и на своего отца с красными пятнами на щеках — сухими заменителями слез. Они сидели на диване, словно в первом ряду зрительного зала, и ждали его выступления — и вот появился он, Адриан Тайс, четырнадцати лет от ролу, некогда «Метр девяносто», некогда жизнерадостный подросток, и он попытался сделать все, что было в его силах. Он посмотрел в глаза немногочисленной публике, поискал подходящие слова, ничего не нашел, поискал еще и потом промямлил до смешного слабым голосом:

— Я не хотел замерзать! Я не знаю, чего я хотел, понятия не имею. Вот только умирать я не собирался.

И словно он целыми днями готовился именно к этому выходу на сцену, он закончил свое представление отлично исполненным падением прямо на ковер гостиной; сначала все потемнело в глазах, а потом подкосились ноги — он обмяк и рухнул на колени прямо перед испуганным в ночи диваном, сложившись словно детская книжка-раскладушка.

ГЛАВА 18

Адриан смирился с жизнью больного, прикованного к постели. И даже в канун Нового года он просто лежал и смотрел какие-то передачи по телевизору вместе с родителями, которые сидели на ковре перед его кроватью и за весь вечер так и не выпили ни одного глотка шампанского.

С момента выступления Адриана и его драматического ухода со сцены они явно почувствовали некоторое облегчение. Казалось, те фразы, которые он с трудом выдавил из себя, успокоили их, возможно, именно этих слов они ждали все время. Теперь они больше разговаривали друг с другом — и с Адрианом, даже его мать; но, как и в прошлые безумные недели, они ни разу не спросили о Стелле. При этом они не могли не заметить, что после короткого визита перед Новым годом она отказалась подрабатывать постоянным гостем в их доме.

С каждым днем Адриан кашлял все меньше, его грудная клетка больше не болела, и на последнем осмотре лицо врача наконец стало довольным. Адриан и сам чувствовал, что силы возвращаются к нему — пока очень медленно, крошечными порциями, но этого оказалось достаточно, чтобы однажды утром взять с собой в кровать один из блокнотов миссис Элдерли.

Все со скидкой.

Как бы не так.

Они были дорогими, он сразу это понял: такие блокноты никогда не продаются на распродаже. Адриан знал о манере миссис вручать на день рождения или по другому поводу подарок, а вместо поздравления говорить: «Не беспокойся. Я купила это с уценкой».

Адриан раскрыл блокнот и кончиками пальцев погладил первый лист. Бумага оказалась мягкой и шероховатой — самое подходящее сочетание; неожиданно он ощутил прилив сил — совсем ненадолго, всего на одну-две секунды. Он обрадовался и одновременно испугался, так как уже почти забыл, каково это — быть уверенным в себе.

А потом он начал рисовать. Первым попавшимся карандашом, который лежал рядом с кроватью и наверняка был приобретен на распродаже. Он начертил несколько линий, заштриховал парочку мест в центре листа и расставил точки — он рисовал портрет миссис.

Еще никогда в жизни он не рисовал никого по памяти — но сейчас он справится, даже если на это уйдут месяцы, годы; он рисовал и рисовал, потом осторожно отложил портрет миссис в сторону и занялся несколькими грустными пассажирами, так как счастливым он пока помочь не мог. Поставив ноутбук на одеяло и взяв карандаш, он принялся восстанавливать разорванные на мелкие клочки рисунки, один за другим.

Эта работа занимала уйму времени, за день Адриан успевал нарисовать только один портрет, редко два. И все-все он впитывал в себя: тихий скрип карандаша по бумаге, получившиеся уголки губ, белый шелест чистых листов и гладкие серые пятна, оставленные ребром ладони, неожиданную силу в пальцах и, наконец, слабое и странное чувство, будто началось что-то новое.

И одновременно — будто что-то продолжалось.

И потом, через три или четыре дня после того, как волхвы занесли младенцу Иисусу свои дары, наступил этот вечер. Вечер, когда Адриан почувствовал: снова научиться двигаться должен не только его карандаш, но и он сам.

Самое время.

Его мать была на работе, а отец, у которого осталась еще неделя отпуска, бродил по какому-то супермаркету — это могло продолжаться часами: он просто не мог решить, что же ему выбрать.

Особенно если дело касалось мяса и сладостей.

Адриан встал и попробовал сделать несколько шагов: он все еще нетвердо стоял на ногах, но сразу понял, что пошел на поправку, что снова сможет самостоятельно шагать по жизни — сразу, как только будет хорошо пахнуть.

Он долго стоял под душем: ему нравилось, когда вода с шумом падала ему на голову и он мог скрыться от всего мира за этой жидкой решеткой. Но ему не нужно было больше прятаться — нет, он больше не боялся и собирался предстать перед этим миром сразу после того, как оденется. Некоторое время он все принюхивался к рукавам чистой рубашки и снова привыкал к ходьбе — в теплой куртке, в сапогах и даже с шарфом на шее. Когда он вышел из дома, то сразу все понял.

На улице еще была зима.

Но она изменилась.

Она выглядела одряхлевшей, с темными пятнами на твердом сером снегу, утоптанном в некоторых местах. И в первый раз за несколько месяцев Адриану понравился этот снег — такой же изувеченный, как и он сам.

Этот воздух — он был прохладным, а не ледяным! Грудь Адриана вздымалась, он был свободен, он дышал и мог ходить, без устали шагать все дальше и дальше. Целый час он бродил