Она подняла и закрепила бортик кровати и, облокотившись на него, с ясной улыбкой взглянула на меня. Волосы у нее были зачесаны наверх, несколько длинных тонких прядей спускалось вдоль ушей, где блестели яркие стеклянные серьги-бусины.

– Ах ты, мой маленький!

Она погладила меня по голове. Белая блузка на ней была полурасстегнута – виднелась ложбинка загорелой груди. Она пыталась сжать губы, но тут же невольно раздвигала их в улыбке. Острый и сладкий запах ее духов обволакивал меня, я сел, глядя ей в глаза, чувствуя, что расплываюсь в широчайшей и глупейшей улыбке. Мне подумалось, что стоит шутки ради сунуть палец в рот, и я поднес руку к лицу.

– Давай, давай! – подбодрила она меня. – Не стесняйся!

Безвкусность собственной кожи привела меня в чувство.

– Я пойду, – проговорил я и встал.

Джули покатилась со смеху.

– Вы только посмотрите, какой большой мальчик! – простонала она и сделала вид, что хочет взять меня на руки.

Я перелез через бортик и, пока Джули укрывала Тома одеялом, побрел к дверям, жалея о том, что сам положил конец этой сцене. Но Джули поймала меня за руку и потянула к кровати.

– Не уходи, – попросила она. – Я хочу с тобой поговорить.

Мы сели лицом друг к другу. Я смотрел в ее огромные яркие глаза.

– Знаешь, ты голышом очень неплохо смотришься, – сказала она. – Такой бело-розовый, как сливочное мороженое. – И она коснулась моей сожженной солнцем руки. – Больно?

Я покачал головой и сказал:

– Может, и ты разденешься?

Она быстро разделась, сбросив одежду кучей на кровать. Кивнув в сторону Тома, спросила:

– Как тебе кажется, он счастлив?

Я ответил «да», а затем повторил то, что рассказал мне Том. Джули открыла рот в притворном изумлении.

– Дерек давным-давно все знает. Мы действительно не слишком хорошо храним секреты. Его только расстраивает, что мы все скрываем от него. – Она хихикнула, прикрывая рот рукой. – Когда мы говорим ему, что там собака, он считает, что мы ему не доверяем. – Она придвинулась ближе ко мне и обхватила себя руками. – Он хочет войти в нашу семью, понимаешь, стать для нас папочкой. Ох, как же он мне надоел!

Я коснулся ее руки – так же, как она касалась моей.

– Раз он все знает, – сказал я, – можно ему прямо все сказать. Как-то противно говорить, что это собака.

Джули покачала головой и сплела свои пальцы с моими.

– Он хочет сам за все отвечать. Все время заговаривает о том, чтобы переехать сюда и жить с нами. – Она расправила плечи и набрала воздуха в грудь: – «Вам четверым необходимо, чтобы кто-то о вас позаботился!»

Я взял Джули за другую руку, и мы сели ближе, соприкасаясь коленями. Том в своей кроватке что-то пробормотал и громко сглотнул во сне. Джули снова перешла на шепот:

– Он живет со своей мамой в крохотном домишке. Я там была. Она его называет «мой малышок» и заставляет мыть руки перед чаем. – Джули высвободила руки и сжала ими мое лицо с двух сторон, а потом взглянула вниз, на мои ноги и на то, что между ними. – Она мне рассказывала, что гладит ему пятнадцать рубашек в неделю.

– Это много, – сказал я.

Джули так сдавила мне щеки, что губы у меня выпятились вперед, словно птичий клюв.

– Вот такой ты ходил все время, – проговорила она, – а сейчас ходишь вот такой! – И отпустила мое лицо.

Но я хотел еще поговорить.

– Ты давно не бегала, – сказал я.

Джули вытянула ногу и положила мне на колено. Оба мы смотрели на нее, словно на какую-то зверушку. Я взял ее ступню обеими руками.

– Может быть, зимой снова начну тренироваться, – сказала Джули.

– А в школу на следующей неделе пойдешь?

Она покачала головой.

– А ты?

– Не-а.

Мы обнялись, и руки и ноги наши сплелись в такой сложный узел, что, не удержав равновесия, мы рухнули боком на кровать. Там мы и лежали обнявшись, лицом к лицу. Довольно долго мы говорили о себе.

– Странно, – говорила Джули. – У меня совсем пропало чувство времени. Кажется, мы всегда жили так, как сейчас. Даже не могу припомнить, как все было, когда мама была жива. И не могу себе представить, как что-то меняется. Все кажется таким вечным, таким неподвижным, что я уже ничего не боюсь.

Я говорил:

– Мне кажется, что я по-настоящему живу, только когда спускаюсь в подвал. А все остальное – как сон. Проходят дни, недели, а я их и не замечаю. Спроси меня, что было три дня назад, и я не смогу ответить.

Мы говорили о снесенных домах в конце улицы и о том, что будет, если и наш дом снесут.

– Придет сюда кто-нибудь, – сказал я, – и все, что найдет, – несколько кирпичей в высокой траве.

Джули закрыла глаза и закинула ногу мне на бедро. Моя рука лежала у нее на груди, и я чувствовал биение ее сердца.

– А нам-то какая разница? – пробормотала она и подвинулась выше, так, что ее груди оказались на уровне моего лица. Кончиком пальца я коснулся ее соска, твердого и сморщенного, словно персиковая косточка. Джули взяла его двумя пальцами и потерла, а затем поднесла к моим губам.

– Давай, – прошептала она.

Казалось, я невесом и парю в пространстве, где нет ни верха, ни низа. С этим чувством я сомкнул губы на соске Джули, легкая дрожь прошла по ее телу… и в этот миг от дверей послышался скорбный голос:

– Ну вот, теперь я все знаю.

Я попытался отодвинуться, но Джули теснее прижала меня к себе, закрывая от Дерека своим телом. Приподнявшись на локте, она изогнулась, чтобы взглянуть на него.

– Вот как? – спокойно спросила она. – Какая досада! – Но сердце ее, в нескольких дюймах от моего лица, сильно билось.

Дерек заговорил снова – теперь его голос звучал гораздо ближе.

– И долго это происходит?

Я был рад, что его не вижу.

– Очень-очень долго, – ответила Джули. – Можно сказать, целую жизнь.

Дерек испустил сдавленный вздох – то ли изумления, то ли гнева. Я представил себе, как он стоит: очень прямо, сунув руки в карманы. Когда он снова заговорил, голос его звучал хрипло и неровно.

– И все это время… меня ты к себе и близко не подпускала!

Он шумно откашлялся, помолчал.

– Почему ты мне не сказала?

Я почувствовал, как Джули пожала плечами. А потом сказала:

– Знаешь, вообще-то это тебя не касается.

– Разумеется, – сказал Дерек, – если бы ты мне сразу все объяснила, ноги бы моей тут не было.

– Как типично! – сказала Джули.

Но Дерек по-настоящему разозлился. Он уходил: теперь голос его звучал издалека.