– Ты что там? А ну пошел!

– Слушай! Будь человеком! Не толкай! – взмолился Павел. – Ты что такой нервный?

– А ну пошел! – еще более сильный удар пришелся меж лопаток.

Павел скривился от боли и вылетел на улицу, словно пробка от бутылки с шампанским. Под ногами заскрипел снег. В одну секунду холод остудил лицо. Клюфт глубоко вздохнул. Шаг, еще один, и опять злой окрик:

– Стоять! Теперь стоять! – завопил лейтенант.

Павел обернулся. Энкавэдэшник, озираясь, смотрел по сторонам. Было видно, что он чего-то боится.

– Что ты испугался-то? А?

Лейтенант зло посмотрел на Павла и буркнул:

– А кто тебя знает? Может, у тебя помощники тут?! Вон прошлый раз забирать стали одного мужика, так братья налетели! Еле отбились! Сволочи! Всех вас надо к стенке! Вон отвел бы к тому сараю и шлепнул! – лейтенант кивнул головой в сторону покосившегося от времени дровяника.

Старая постройка уныло темнела в углу двора. И тут Павел увидел силуэт человека! Высокий, с непокрытой головой незнакомец стоял в проеме между сараем и забором и смотрел на них с конвоиром. Длинный плащ развевался на ветру. Это был он! Богослов! Павел узнал Иоиля. Но, как, ни странно, лейтенант не насторожился. Он лишь толкнул Павла в плечо, заставляя идти к углу дома. Клюфт повиновался. Павел на ходу обернулся и посмотрел еще раз в сторону дровяника. Но богослова уже не было.

«Нет, я определенно схожу с ума. Мне уже мерещится приведение. Мне уже мерещится черт знает что! Нет! Этого человека нет! Почему я его вижу? Но папироса в пепельнице? Откуда взялся тот окурок?» – мысли терзали Павла.

За углом возле обочины стояла черная «Эмка». Машина попыхивала выхлопными газами из глушителя. Водитель, чтобы не замерзнуть, не глушил двигатель.

Павел в нерешительности подошел к автомобилю. Лейтенант опустил на его плечо руку:

– Стой! Ждать!

Послышался скрип сапог. Павел обернулся и увидел – к ним спешит старлей. Он курил на ходу. Его вид был озабоченным. Клюфт тяжело вздохнул и покосился на свой дом. Где-то на втором этаже в окне мелькнули лица. Из глубины комнаты из темноты на них смотрели соседи. Любопытство, перемешанное со страхом. Кто знает, что будет следующей ночью? Скрип тормозов. Черная машина. За кем приедут эти люди?

Клюфт вдруг поймал себя на мысли: он желает, чтобы за этими людьми обязательно приехали, вот так же, под утро! Обязательно! И забрали их тепленькими! Не одному же Павлу мучаться! Странное чувство желания горя другим! Раньше такого с Клюфтом не было. Но сейчас! Ему очень захотелось, чтобы тех людей за окнами на втором этаже тоже арестовали ночью! Тоже пришли и схватили! За то, что они вот так молча, смотрят, как уводят невиновного человека! Стоят и ничего не делают! Смотрят и потворствуют этим наглым людям в форме! Павлу очень хотелось, чтобы горе пришло в дом соседей! Он тяжело вздохнул.

Еще мгновение – и силуэты исчезли за стеклом. Старлей заметил, что Клюфт рассматривает окна. Офицер остановился:

– Что ты там высматриваешь? Сообщников? А? Куда смотришь? – угрожающе спросил он у Павла.

– Ни куда. Просто на дом… – хмыкнул Павел.

– На дом, говоришь? Знаю, на какой дом! Может, у тебя там сообщники? А? А ну говори! – Старлей схватил Павла за шиворот и начал его трясти.

– А ну отпусти меня! – Павел выронил из рук сверток и оттолкнул плечом старлея.

Тот, словно ожидая такого поворота событий, ударил наотмашь Павла по уху. Второй удар сапогом пришелся по почкам. Третий сбил Павла с ног. Клюфт закрывал голову руками как мог. Но мешали наручники. На тело обрушился град ударов. Пинал и старлей, и его помощник. Они били равномерно, со знанием дела. Четкие удары, словно марш по плацу. Раз-два. Раз-два! Бац! Бац!

Из уст конвоиров неслась брань. Но она была негромкой. Энкавэдэшники боялись шуметь. Не разбудить жителей! Не разбудить зевак! Лишние свидетели не нужны!

Павел лишь слышал, как их тяжелое дыхание перемешивалось с шипеньем:

– Шшш… сука… шшш… сука… мразь…

– Шшш… Я тебе покажу, как родину не любить… сука… шшш… пион…

– Шшш… Сука… троцкистская… шшш…

Павел потерял сознание. Очнулся лишь в автомобиле. Он сидел на заднем сиденье. На коленях лежал сверток. Клюфт попытался поднять руки, чтобы стереть с губ кровь. Но не смог пошевелиться. Рядом развалился лейтенант. Он посмотрел на Павла и зло сказал старлею, который ехал на переднем сиденье:

– Он пришел в себя. Очухался.

– Это хорошо. Уже к тюрьме подъезжаем. Не нести же его до камеры на руках. Пусть сам топает. И осторожно там, не запачкайся. Кровь потом не отстираешь. А я с тобой чумазым ездить не буду.

– Да не запачкаюсь, вот только сапоги придется чистить. Я об его рожу весь крем стер!

В разговор вмешался водитель:

– Ага! Сапоги вон запачкали! А сиденья? А обшивку? Вы же мне весь салон завозили! Я на вас вон рапорт напишу! Всю машину загадили! Не могли его в тюрьме отдубасить? Нет, надо было по земле валять!

– Да замолчи ты, Савченко! Не можем мы в тюрьме бить! Не можем! А тут вот, пожалуйста! Да и кто докажет, что это мы его били? А? А сиденья свои вымоешь!

– Ага, вымоешь! – не унимался водитель. – А завтра мне товарища Свиридова везти утром. Что он скажет? А?

– Ага! Свиридов! Так пусть нам отдельную машину выделяют! Пусть! Как мы можем вот так работать? Днем она возит Свиридова, а ночью вот по арестам пускают! Пусть выберут уж! Мы-то причем? Да и следователи жалуются, если мы неподготовленных к допросу привозим! Говорят, возиться долго приходится! А нас премии лишат! Так что и скажи вот так Свиридову!

– Я-то скажу, а вот салон все равно чистить мне! Мне! Берите тогда с собой тряпки, какие и кладите их! Чтобы кровь мне тут не оттирать потом!

«Эмка» надрывно урчала, словно поддерживая водителя. Строптивые звуки мотора заставили старлея и лейтенанта замолчать. Павел застонал. Но он старался это делать как можно тише. Этот разговор. Страшные рассуждения! Залитый кровью салон и премия за подготовку к допросам. «Вот они – справедливые органы НКВД! Вот они – соколы Ежова! Ими так гордится страна?! Неужели они все такие? Нет, не может быть! Неужели товарищ Сталин не знает, что творят эти холуи в Красноярске? А может, они творят это по всей стране? Нет! Нет! Товарищ Сталин просто не знает! Он не может знать! А если он узнает, то наверняка эти подонки попадут сами в тюрьму! – с ужасом думал Павел. – Что будет со мной? А Вера? А ребенок, который должен родиться? Неужели вот так, ни за что? Нет! Они должны разобраться! Неужели в НКВД работают только изверги? Неужели там нет справедливых и честных людей? Есть, конечно, есть! И они разберутся и отпустят! И потом накажут этих сволочей! Дайте только срок!»

Машину качало на поворотах. Павел краем глаза увидел, что они подъезжают к зданию городской тюрьмы. Издалека оно напоминало крепость. Высокие ворота и толстые стены. Конусообразная крыша и, словно бойницы, окна, заделанные железными листами. Тюрьму в Красноярске построили еще при правлении Екатерины второй. За двести лет через ее казематы прошли тысячи заключенных, каторжников, декабристов и революционеров. Тюрьма долго была самым высоким зданием в городе. Стены этого мрачного заведения почему-то во времена всех правлений царей и императриц белили в белый цвет. От этого темница выглядела как-то нелепо. Не были исключением и большевики. Коммунисты не стали ничего мудрить, а отдали дань исторической традиции и менять цвет, на стенах, тоже не решились. Вот поэтому местные жители и обитатели называли тюрьму «Белым лебедем». То ли за стремление к свободе, которой постоянно не хватало на земле многострадальной матушки России, то ли в издевательстве над властью, сажавшей за стены этого сооружения людей. Ведь «Белый лебедь» – это воплощение чего-то светлого и непорочного. Лебедя нельзя лишить свободы, даже если посадить в клетку. Лебедь просто умрет в неволе!