— Это как? — живо заинтересовался Галкин, которому захотелось, конечно же, узнать, как смотрит женщина, ког­да хочет остаться с мужчиной наедине, чтобы при случае распознать этот взгляд.

— На словах не объяснишь, — огорчила его Людми­ла. — Ольга поняла, сделала знак мужу и они ушли. По до­роге Георгий рассуждал, что странное дело: человек дол­жен жить и все больше понимать людей, а он, наоборот, чем дольше живет, тем меньше понимает.

— А я уже совсем не поднимаю, — вздохнула Маша, по­смотрев при этом почему-то на Галкина.

Галкин, не поняв этого взгляда, смутился и встал, ска­зав:

— Пойду, а то Серега там без меня. Ему тоже отдохнуть на до.

— Иди, иди! — напутствовала его Маша. Потом долго и задумчиво глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! А ведь ты мне как-то рассказывала, что тоже дневник какой-то нашла!

— Не дневник, а блокнот. Я его в стол находок отнесла. Очень надо мне про чужую жизнь читать. А если бы это я была, я бы и рассказывать не стала. Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так фанта­стично, как если бы о себе.

Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Люд­милы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фа­милией, которая Людмиле очень нравилась своей благо­звучностью.

История настоящая — и фамилия настоящая, соединя­ешь — все как в жизни.

— Ольга жила со своим Георгием всегда очень разно­образно, — сказала Людмила и вдруг умолкла. Ей в голову пришло сравнение — постороннее, но подходящее к слу­чаю. Она знала, что в литературе сравнения помогают рас­крыть суть.

— Чего, живот заболел? — спросила Маша, видя, как Людмила словно прислушивается к себе.

— Да нет. Вспоминаю. Вот у нас рядом с домом военная комендатура. Ну, забор каменный, они его белят все время, тротуар чистый всегда, солдаты метут постоянно, а между тротуаром и дорогой голая земля и пыль. Может, там ходи­ли слишком часто или машин там много стояло, бензином землю удобряли, ничего на ней не росло. Смотрю однажды: приехали несколько крытых машин, оттуда выскочили сол­даты и тащат большие такие полосы земли вместе с травой.

— Дерн, — догадался Галкин, который, как мужчина, знал подобные вещи.

— Вот именно. Где-нибудь в лесу или в поле выкопали и сюда привезли. И уложили они этот дерн, будто готовый газон. Красиво стало — очень. Просто приятно мимо идти. Но трава скоро начала сохнуть. А ведь не осень на дворе, разгар лета, это неправильно. Солдаты ходят со шлангами, поливают, а трава все равно сохнет, хоть ты что. Они оград­ку сделали — палочки, реечки, чтобы никто не ходил, не топтал, потому что подумали, что, возможно, по этой при­чине. Но и это не помогло. Так и высохла, и пожухла вся тра­ва, стала вся серая, мертвая, а потом ветер дул несколько дней. И стало это все похоже на неприглядный пустырь. Так вместо красоты добились они противоположного эффекта.

— Если что в лесу или в поле растет, его в город тащить бесполезно, не приживется, — заключил Галкин.

— Ну и к чему это все? — спросила Маша, понимая, что не в траве соль.

— Я и говорю: не бывает так, чтобы сразу все цвело и пах­ло. Даже в семейной жизни. Ольга, имея высокий культур­ный уровень и довольно развитые духовные запросы, очень огорчалась, что Георгия культура совсем не интересует. И вообще мало что интересует, кроме выпить после работы с друзьями — и хорошо еще, если с друзьями, а может, и что другое, учитывая, что он иногда приходил очень поздно.

— Так поздно, что даже рано, — усмехнулась Маша.

— Ну, такого не бывало. Редко, по крайней мере. Конеч­но, Ольга могла бы принять сразу же в штыки такой образ жизни. Но она знала, что и мать Георгия, и его покойный отец отличались свободолюбивым и вспыльчивым нравом, и если что им не в корень, они тут же шли на принцип. Когда мать Георгия всего лишь в чем-то упрекнула отца Георгия, тот в одну минуту собрал вещи и ушел, второго раза не по­требовалось. Поэтому Ольга решила действовать постепен­но. Видит, например, что у Георгия с утра настроение вы­пить, она тогда ему говорит: «Ты вернись сегодня вовремя, у меня сегодня настроение ужин приготовить и вина вы­пить».

— Дома мужика спаивать — последнее дело, — заметила Маша.

— Не дома лучше?

Маша пожала плечами: решения этой дилеммы она не знала. Ее благоверному все равно, что дома, что не дома, если захочет — выпьет обязательно.

— И вот Георгий возвращался вовремя, Ольга покупала хорошее вино и они начинали проводить вечер. Правда, бы­вало так, что после хорошего вина Георгий спускался в со­седний магазин и приносил оттуда какую-нибудь гадость. Но иногда и не спускался.

— От количества зависит, — авторитетно сказал Галкин.

— Да нет, иногда это переходило в супружеские интим­ные отношения, после которых Георгий засыпал и ему было уже ни до чего. Кроме этого, Ольга покупала иногда билеты в кино, в театр, Георгий ворчал, но шел. Ему даже иногда нравилось. И так понемногу, потихоньку, постепенно, Оль­га создавала, можно сказать, дуэт, при котором совместное проживание может быть не только полезным, в смысле для общества и воспитания дочери, но и приятным. Георгий стал даже меньше выражаться нецензурной бранью. Мож­но сказать, жизнь наладилась, хотя было много разного, я об этом рассказывала. Но вдруг однажды Георгий пришел под утро в невменяемом состоянии, а когда Ольга упрекну­ла его, он начал говорить невообразимые вещи, что она над ним будто фашист в концлагере, что он живет с ней будто всегда под контролем, что без нее он был бы веселым и хо­рошим человеком, а с ней стал злой и выпивающий. Нега­тивный порыв Георгия был таким сильным, что он даже под­крепил его ударом по лицу Ольги. Маша ахнула:

— Прямо так по лицу и ударил? Кулаком?

— Не совсем. Пихнул в лицо ладонью. И пошел спать. А Ольга села и стала думать: десять с лишним лет она все усилия направляет на общую пользу мужа, себя и дочери. А он не только никак не участвует морально, а еще, оказы­вается, считает себя пострадавшим. Какой тогда смысл? Она почувствовала, что смертельно устала. А именно в это время у нее была постоянная переписка с подругой Элей, которая вышла замуж в Америку, жила с пожилым, но поря­дочным мужчиной, и к своим двум детям родила ему третье­го. Бросай все, писала ей Эля, знаю я твоего Георгия, будешь ты с ним мучиться всю жизнь, а слова доброго не дождешь­ся, а тут на тебя с твоей внешностью и золотым характером, будут просто молиться.

Галкин иронично усмехнулся (знаем, мол, мы этих загра­ничных женихов, которые только издали хороши!) и спро­сил:

— На каком языке молиться, интересно? И в какой вере?

— Вера у них христианская, а язык английский, — отве­тила Людмила, будто и не подозревала подвоха. — У Ольги английский тоже был неплохой — и в школе способности проявились, и летала иногда на международных линиях, за­пас имела. И она в одну минуту приняла решение: а взять да и слетать к Эле и посмотреть, действительно, как там в смысле перспектив? Сколько можно тут мучиться, не видя результатов?