— Действительно, — одобрила Маша, а Галкин нахму­рился патриотично и осуждающе.

— И Ольга, получив от Эли приглашение, в считанные дни все оформила, отправила дочь в деревню к своей мате­ри. И полетела.

— А Георгий?

— А Георгий настолько был поражен, что несколько дней молчал. А потом начал задавать вопросы: с какой стати, на какие деньги, зачем? И вспомнила Ольга, как он сам отве­чал в таких случаях, то есть не в таких фактически, но в та­ких аналогично. Отвечал он однотипно: «Я мужик или кто? Разберусь как-нибудь». Или был другой вариант: «Не твое дело». Вот так и Ольга ему отвечала: либо «разберусь как-нибудь», либо «не твое дело». Георгий попытался нарочно спровоцировать скандал: пришел пьяный и начал кричать, что он никуда Ольгу не отпустит, потому что она жена, а не валютная проститутка какая-нибудь, а если она не соглас­на, то развод навсегда, но дочь он ей не отдаст. Ольга тут же ему жестко объяснила: развод — на здоровье, дочь ему, пья­нице, никто не отдаст, а если он будет еще орать в два часа ночи, она его сковородкой стукнет и пусть не обижается, если до смерти. В общем, опустим детали и мелочи, Ольга вскоре улетела.

— И как Америка? — ехидно спросил Галкин.

— Ничего Америка, — успокоила его Людмила. — У Эли был довольно большой дом, Ольга там комфортно устрои­лась. Эля, оставив детей на няню, возила Ольгу по окрест­ностям, где были леса, а через несколько километров — по­бережье океана. Муж Эли оказался приятным человеком, он был что-то вроде адвоката. А по соседству жил одинокий мужчина лет пятидесяти, у которого жена умерла, а дети где-то учились.

— Ага! — воскликнула Маша, почуяв интересный пово­рот сюжета.

— Этого мужчину Эля и ее муж пригласили в гости. Он вел себя очень корректно и даже произнес несколько рус­ских слов, которые выучил для Ольги. Потом он свозил ее тоже на берег моря, где у него стоял катер, и покатал Оль­гу. Ей, конечно, очень это понравилось. Потом он водил ее в местный ресторан, а как-то вечером они поехали в со­седний город, где был юбилей города, и они там запускали фейерверки. Эля и ее муж тоже поехали. Такого фейерверка Ольга не видела никогда: часа три без перерыва все взрыва­лось, горело, бабахало, рассыпалось огнями, а американцы радовались и кричали «вау». Ольга спросила у Эли, навер­ное, это какой-то очень серьезный и круглый юбилей, а та сказала, что неважно, просто американцы ни в чем не зна­ют меры и очень любят масштабно радоваться, уж если фей­ерверк, так чтобы было видно в соседнем штате. Эле эта ши­рота натуры нравилась, Ольге тоже. Ей вообще понравилось в этом месте. Кругом деревья, газоны, двухэтажные дома, тихие тенистые улицы в городках. Все как-то очень спокой­но и красиво, хоть всю жизнь тут живи. Что ей в результате и предложил этот мужчина, сосед по имени Стивен, хотя он в виде юмора начал называть себя по-русски Степан. Ольга объяснила, что у нее в России муж и дочь. Сосед сказал, что это поправимо, то есть в отношении мужа, а дочь они возь­мут сюда, он воспитает ее как свою, тем более что он ее ви­дел на фотографии и она ему нравится.

— Это в каком смысле? — насторожилась Маша, вечно читавшая со скуки всякие глупости в газете «Жизнь».

— Да нет, в нормальном смысле, совершенно адекват­ный мужчина.

— Какой?

— Ну адекватный. То есть — лишнего о себе не думает. Какой есть, таким и представляется.

— Вот бы все такими были, — вздохнула Маша и гля­нула на Галкина, который хоть так и не понял, что такое «адекватный», но на всякий случай сделал вид, что он такой и есть. — Ну — и что дальше?

— Ольга рассказала об этом разговоре Эле. Та нисколь­ко ни удивилась. Но сказала: «Смотри, Оля, если решишь, сразу же забудь своего козла-мужа и даже, извини за вы­ражение, Родину. Россия, Оля, эта отрава, это зараза и бо­лезнь. Как только о ней начинаешь думать, она тут же у тебя начнет болеть. Это неизбежно, но поправимо. Главное — перетерпеть. Я о своем дураке год не могла забыть, о нем, о квартире нашей драной, где он за все годы ни одного гвоз­дя не вбил, крана не починил. А сейчас даже не помню, как он выглядит, даже не помню, как его зовут! А еще не о себе думай, а о будущем. Во-первых, дочь устроишь. Во-вторых, полечишься, у тебя проблемы, я знаю, второго родишь, а то и третьего. И будешь счастливая, как я». Ольга возразила, что такие дела с налету не делаются, надо еще с мужчиной поговорить, вглядеться, подумать. «А никто тебя и не торо­пит», — сказала Эля. И Ольга стала вглядываться и думать. И ей все больше нравился Стивен-Степан и все больше нра­вилось окружающее. Оно очень соответствовало ее упоря­доченной душе. Встанет она утром, посмотрит в окно: там газон, там цветник, там дорожка, там дом симпатичный, и все ей кажется такое свое и родное, будто она прожила тут всю жизнь. А на родине у нее часто бывало наоборот — ког­да выходила из облезлого подъезда своего дома, шла мимо вечно разрытого котлована, где пятый год чинили воду, видела горы мусора у баков, плевки и окурки у входа в ме­тро, ей казалось, что она попала куда-то не туда, что это все чужое и не соответствующее ее потребностям и понятиям о нормах нормальной жизни. Тем временем Стивен в оче­редной раз позвал ее в уютный и красивый ресторан, где играли живые гитаристы и там, под приятную музыку, вру­чил ей коробочку с перстнем. И сказал, что он просит руки и сердца Ольги.

— Надо же! — Маша даже раскраснелась от приятного удовольствия слушать красивый рассказ про красивые отно­шения. Быть может, себя представила там: теплый летний вечер, полумрак в ресторане, гитаристы играют, пожилой, но симпатичный мужчина, на столе свечи. А в руках у него бордовая коробочка, а в коробочке благородно поблескива­ет колечко с камушком. — И что она?

— Ольга вдруг возмутилась. Она сказала, что не пони­мает этого: как может приличный мужчина, зная, что она замужем, и не получив от нее никаких ответов на свои во­просы, вот так вот нагло приходить с кольцом, будучи уве­ренным, что она растает и тут же согласится. Стивен сму­тился и сказал, что он вовсе не уверен, он преподнес кольцо только предположительно, не надеясь на обязательное со­гласие.

— Вот именно, — защитила Маша американца. — Чего она на него наехала-то?

— Ольге и самой стало стыдно. Она извинилась и попро­сила разрешения подумать до завтра.

А назавтра она проснулась, посмотрела в окно — и буд­то бы очнулась. Уже ей не казалось, что она тут родилась, наоборот, она поняла, что здесь родились и живут другие, они построили эти дома и навели тут эту красоту, а она, Ольга, всегда будет тут только гостьей и пользовательницей. Там же, на родине, Ольга во всем, как могла, уже поуча­ствовала. Если имеется что-то хорошее, в этом и ее заслуга, а если что плохое, то, извините, она тоже руку приложила. И, между прочим, муж у нее не такой, как у Эли, с руками, и гвоздь умеет вбить, и кран починить. Вспомнила Ольга кстати, как Георгий три года назад, пусть после долгих рас­качек и разговоров, выложил в кухне пол и стены керамиче­ской плиткой, получилось очень красиво. И поняла Ольга, что настоящий выбор не между плохим и хорошим, а между своим и чужим, поняла она еще, что те люди в телевизоре, которые все время по разным поводам советуют рисковать и менять жизнь к лучшему, ни разу толком не сказали, чем это лучшее на самом деле лучше. После этих размышлений Ольга попросила у Эли прощения, что уезжает раньше, чем хотела, и улетела домой, потому что билет у нее был с от­крытой датой. Не заезжая в квартиру, она сначала поехала к матери, пожила там пару дней, потом взяла дочь и отпра­вилась уже к окончательному месту возврата. И как вы ду­маете, что ждало ее дома? — Людмила задала это вопрос не потому, что действительно интересовалась мнением Маши и Галкина, а потому что помнила: в настоящих литератур­ных рассказах этот прием встречается часто. Он заставляет читателя насторожиться в предвкушении эффектного про­должения.