что каббала сулит ему, указывает или какими бедами грозит. Ох! а как это нужно было ему знать именно сейчас, сию секунду, каждое мгновение. Но нет времени разгадывать код тайных чисел. После Сёмина дня он сбился с чего-то и понял, что уже нельзя вернуться опять в начало.

Страх подстегнул их, и его полки бежали из-под Тулы. Скорее туда, на юг, в Орёл, затем и дальше покатились гусары, казаки, а к ним примкнули государевы служилые. Не знали только они, что Шуйский и не думал преследовать их. И там, по дороге, Матюшку бросили «зипунники», всё те же запорожцы, когда поняли, что ввязались в драку, а в ней добычи не видать.

В Орле его войско не задержалось. А город молча встретил их и так же молча проводил. Он ожидал грозы, на испытание готовился. Вот за Орлом они.

Непогода, слякоть, дороги все ужасно развезло. Телеги тонут по ступицу в грязи, обозные лошадки надорвались, не тащат их и падают несчётно.

«Накаркал, пёс!» — стал злиться Матюшка на своего дьяка, с его приметами.

И в этой мрачной гонке, похожей скорее на бегство, он избавился в какой-то деревеньке от лишних дворовых баб. Обоз облегчил. И среди них первой лишней оказалась его Агашка. Он не прощал измены, малейшего намёка на неё, сам всегда изменчивый, непостоянный.

— А как же я?! — вскричала, уставилась на него Агашка: глаза сухими, злыми были.

— Не пропадёшь! — отрезал он и отвернулся, забыл о ней.

От этого даже у Пахомки, циничного расчётливого дьяка, невольно дрогнуло сердце, когда он увидел лицо Агашки. Та провожала их уходящий обоз тоскливым взглядом собаки, которую прогнали с родного двора…

На следующей стоянке около глухой деревеньки, близ речки Неруссы, его дозорные привели в лагерь разъезд гусар. А следом подошёл целый гусарский полк.

— Самуил, ты ли это?! — воскликнул Меховецкий, увидев во главе этого полка ротмистра Тышкевича. — Какая нелёгкая тебя, дружище, принесла сюда! Ха-ха!

Тышкевич, молодой человек среднего роста, обычной наружности, соскочил с коня на землю и невольно присел на ногах, ослабевших от долгой верховой езды.

Меховецкий обнял его и оглядел, заляпанного грязью, усталого, но крепкого, с весёлыми глазами.

— Здоров, здоров! А я уже вспоминал о тебе!.. А как отец, пан Януш, придёт ли?

Самуил кивнул головой: «Да, придёт!»

И Меховецкий повеселел, впервые за последнюю неделю сплошного отступления, и сразу же потащил его за собой.

— Пойдём к царю!.. Но, чур, не удивляйся ничему. Наш новый царь с причудами! Не то что первый-то! Хм! — хмыкнул он и подмигнул ему по-свойски.

В этот день в шатёр Матюшки набились все начальные люди его войска.

— У меня семьсот гусар и две сотни пехотинцев, — сообщил Тышкевич, когда представился, и всё приглядывался неявно к нему, к Матюшке. Рассказал он ещё и последние новости из Польши. — Сюда на пути с полками Казимирский, Хрустинский и Вильковский. Да всех и не перечесть! И что же? С такой-то силой будем отступать! — насмешливо оглядел задиристый ротмистр полковников.

— А Рожинский собирается сюда? — спросил Меховецкий его.

— Да.

— Грамотку послать бы ему надо, — предложил Будило и почему-то метнул взгляд на Меховецкого.

— Полк, zwykły[36] к брани, у него есть! — восторженно поднял вверх большой палец Тышкевич. — Государь, не поскупись на грамотку ему!

— И как он? — спросил Матюшка и тоже почему-то взглянул на Меховецкого.

Тот опустил глаза, чтобы не видеть Тышкевича, и заворчал пренебрежительно:

— Похвалы пустой достоин он…

— Да нет же! — вступился Будило за Рожинского. — Нам всем такими быть бы на войне! Пока не распустил он гусар, пошли грамоту ему, государь, — обратился он к нему, к Матюшке, к тому, кому решать, а не Меховецкому же, хотя и гетманом он избран был. — Верю, он придёт к тебе!

Здесь, под деревней Лабушевой, они простояли лагерем неделю. Через неделю к ним подошёл ещё полк пана Валевского наконец-то, того Валевского, которого обещал прислать князь Адам. Меховецкий обнял его, затормошил, высокого ростом, с добродушными чертами лица, обрадовавшись больше других его появлению. Они были хорошо знакомы, когда-то он ходил с ним в походы.

— Мы стоим здесь недавно, а надо же, как повезло! Тышкевич, теперь ты, а может, следом ещё кто-нибудь идёт?

— Ну, ты, сиволапый, не так запоешь, когда узнаешь ещё весточку одну! Приятной, думаю, покажется!.. Matka Bożka! Как ты зарос! Бородища, что у московита! Ха-ха-ха! Сам архиепископ теперь наложит на тебя епитимию! Ха-ха!

— Да ладно, не тяни, выкладывай, что за сюрприз! Ты притащил сюда самого короля, «Селедку»[37]? Ха-ха!.. Вот это была бы новость, вот это было б диво! Кхе-кхе!..

— Не-е, не то! Подожди до завтра! Всё сам увидишь, старый Филин!

Его, пана Меховецкого, все, кто знал его близко, звали между собой Филином. Он был похож чем-то на того, и по ночам любил он резаться в картишки с ротмистрами, у которых денежки водились…

Прошло ещё два дня, и, к их удивлению, подошли ещё полки из Польши. А среди них объявился собственной персоной и князь Адам с конными. За ним полк привёл Мелешку, с полком был и ротмистр Хруслинский.

Князь Адам первым делом заглянул в палатку к Меховецкому.

Меховецкий не видел его всего каких-то месяца два и сейчас заметил, каким он стал подтянутым и бодрым. Не то что там, в родовом замке, где был подавлен, апатичен. Нахлынуло что-то на князя Адама после убийства первого Димитрия, и его, впечатлительного, подкосило. Сейчас же он выглядел помолодевшим, был свеж, румян, взбодрился в многодневном конном переходе, проделав в седле весь путь от своего замка до вот этого селения, затерянного в Комаринских лесах.

— Ты что же выпустил-то его из рук! — забрюзжал князь Адам, когда Меховецкий рассказал ему про войсковые дела. — Что здесь творится-то?!

— Я посмотрел бы на тебя, как бы у тебя-то всё получилось! — съязвил Меховецкий.

Он был раздражён. Его раздражал повелительный тон князя Адама. А теперь и вовсе, когда он стал гетманом и на него смотрело всё войско. Как же, послушаются его гусары, когда увидят, что их гетмана гоняет всякий, кому не лень.

— А вот сейчас ты сам попробуй-ка подступись к нему! Хи-хи! — прыснул он коротким смешком прямо в лицо князю Адаму, взирая смело на него.

Они поговорили, погорячились, а ближе к вечеру оба заявились в шатёр к Матюшке.

И там князь Адам повёл себя настороженно и осмотрительно.

Их Матюшка, тот самый мелкий воришка, сидел сейчас в царском шатре и пил вино, красный, распаренный после баньки. Её топили по два