— Я же пошутил насчет курения и…

Но она улыбалась.

— Я рад, что ты сюда приезжаешь. Спасибо.

— Не благодари. Не за что.

Она поцеловала меня в щеку, потрепала по руке и отошла красить. Я почувствовал, как сильно меня к ней тянет, а еще веру в то, что жизнь необязательно должна быть криком обиды, что она может быть полна прекрасных минут, которые прилетают внезапно, как птицы.

Принц, любитель поболтать, пересказал мне кое-какие деревенские сплетни о Радхике: обмишулила наркобарона и теперь от него прячется; вырезала аппендицит дочке политика в Бихаре и убила ее — пришлось бежать; развелась и бросила ребенка ради мужчины вдвое старшее нее, который тоже бросил ее в заснеженном шале в Шимле. В тот день, когда мы красили вход, она сама мне все о себе рассказала. Она родилась в Патне у мамы бенгалки, умной и несчастной, и папы — обаятельного бихарского пьяницы. Когда Радхике было шесть лет, мать оставила жестокого мужа, они обе перешли границу Западной Бенгалии и ютились там в дальней комнате у дальних родственников. Через три года мать села на поезд до Ранчи, как раз с мужчиной вдвое старше себя: у них были планы основать школу. Радхику она оставила у дальних родственников, рассчитывая забрать ее в новый дом перед переходом в средние классы. «Так ведь гораздо лучше, Радху?» И Радхика действительно переехала к матери в Ранчи, но к тому времени ей уже исполнилось двенадцать, и в ночь перед отъездом к ней в комнату прокрался кузен много старше ее и забрался под цветастую простыню. С новой школой ничего не вышло — вечерами мать работала официанткой, а днем продавала кремы для лица. С сожителем, который оказался очередным агрессивным пьяницей, она рассталась, но когда начала испражняться кровью и обнаружилось, что у нее рак кишечника, они с Радхикой пришли к старику под дверь, и он впустил их, отвратительно сияя великодушием. Смерть была медленная. Мать продержалась еще шесть лет, получая самое примитивное лечение. Меньше чем через два месяца после того, как Радхика развеяла пепел матери над Субарнарекхой[30], старик, которому уже было семьдесят, решил подержаться за ее грудь. Она сидела с учебником, и он подошел сзади, одну руку положил ей на плечо, а другой начал гладить ей через рубашку сосок. Она с улыбкой подняла на него глаза, отвела его в спальню, а там привязала за руки к каркасу кровати. Он жутко возбудился. Его рука была покрыта густой белой шерстью, и не успела Радхика распылить дезодорант и достать зажигалку, как он уже орал, дул на руку и обзывал ее мелкой ничтожной шлюхой. Она схватила сумку и учебник и уехала, сначала в Гоа, а потом в Хайдерабад, где продолжила занятия медициной, оплаченные одним фондом.

Я только и мог, что кивнуть. Был закат, и она отвернулась посмотреть на небо, а потом продолжала.

Когда ей исполнилось тридцать, она решила попрощаться с городской жизнью и поработать в селе. Подходящая возможность, которая не начиналась бы с минета кому-нибудь из отборочной комиссии, представилась далеко не сразу, но однажды на доске объявлений появилась вакансия в каком-то богом забытом захолустье в Пенджабе. Это был годичный эксперимент с целью выяснить, повлияет ли увеличение числа докторов-женщин на количество случаев детоубийства среди местных матерей — показатель, по которому Пенджаб опережает другие штаты. Радхике дали добро и устроили сногсшибательную прощальную вечеринку с выпивкой, травкой, смехом и рыданиями на дружеском плече. А потом одним знойным днем она приехала сюда и быстро поняла, что доктор Дуггал оскорблен самим фактом ее существования и в лучшем случае даст организовать ежемесячный врачебный прием то в одном месте, то в другом, чтобы она раздавала желтые брошюры о способах контроля рождаемости. К дяде она зашла в тот раз по случайности: Дуггал пожаловался, что надо тащиться смотреть какого-то придурка-иностранца, что-то он там с собой сотворил. Радхике было адски скучно, и она уговорила его взять ее с собой.

— И рада этому, — сказала она, вставая.

Мне страшно хотелось прикоснуться к ней, пробыть рядом с ней всю ночь, но мы в молчании пошли к воротам.

Во второй раз Танбир привез мешок свежесобранного гороха.

— Поесть не хочешь? — позвал он, высоко подняв тонкий голубой мешок. — Тебе, наверно, уже худо от жирной столовской еды.

Я ничего не ответил. Тогда он вошел на ферму, и по его улыбающемуся лицу мелькнул зайчик, отраженный от железных ворот. Он оглядел выкрашенный фасад.

— Здорово. Почти закончил?

— Почти.

— Внутри все равно еще куча работы.

— Серьезно?

На его лице вдруг появилась усталость, как будто ему хватало этих ироничных подколок и в классе.

— Мне не в чем готовить горох, — сказал я, решив немного уступить.

Мы сидели на чарпое и ели горошины прямо из стручков, вскрывая их ногтем большого пальца. Он рассказывал мне про Сунру, что в ней есть крутые мощеные улицы и две сотни каменных домов. Оказалось, он там родился, меня это почему-то удивило. Я представлял его благотворителем из большого города, который приехал помочь бедным. Но нет, он всю жизнь живет в Сунре, и вряд ли это изменится, потому что у него отец после инсульта.

— А где ваш отец сейчас?

— В доме престарелых. Ближе к городу, — сказал он и добавил, как бы оправдываясь: — Я приезжаю к нему раз в два дня.

— Выходит, вы по-настоящему никогда не уезжали?

— Только за дипломом учителя. А потом назад.

— Надеюсь, работа вам нравится.

— Очень, — сказал он.

— И быть одному тоже?

— В этом есть свои плюсы, безусловно.

— А почему вы не женились? — спросил я, как будто у сорокалетнего мужчины уже не было шансов.

— Не хотел бы это обсуждать.

Я слегка улыбнулся и кивнул, закрывая тему. Мы помолчали. А потом он сказал тоном человека, который желает перевести разговор в более привычное русло:

— Видел вчера твою тетю.

— Да?

— На базаре. С сыном. Как тебе кажется, она всем довольна?

Я не ответил. Не хотелось подводить дядю сплетнями об истинном состоянии его брака.

— Не буду совать нос в чужие дела, — проговорил он.

Мы услышали шорох, потом затренькал велосипедный звонок и во двор въехала Радхика. Я возликовал, но постарался не выдать себя.

— Ты закончил карнизы! — сказала она.

— Нашел лестницу на поле за домом.

Она оставила велосипед и уселась на краешек чарпоя рядом с нами, скрестив ноги под длинной юбкой, прямая как струна. Взяла с подноса плотно набитый стручок гороха и провела ногтем по бугоркам.

— Приехали присмотреть за нами? — спросила она Танбира.

Он примирительно поднял руки.

— Простите, я неудачно