левую руку наискось стояла высокая лазурная колокольня с двумя ярусами белоснежных колонн, серым покатым шатром и золотым крестом на самом верху. По правую руку начинались здания Архиерейского двора, декорированных в стиле барокко.

С западной стороны к основному объёму собора примыкала трёхчастная апсида в виде двух полукруглых выступов по бокам и граненным по центру.

Сам храм, с большими арочными окнами понизу и маленькими круглыми окнами поверху, увенчанный традиционным пятиглавием, светился в лучах раннего солнца. Каждое основание куполов было прорезано узкими арочными окнами, отделёнными друг от друга белыми колонками, и золотые кресты, стоявшие на куполах, ярко блестели на свету.

Алексей Иванович быстрым движением стянул с себя шапку и повел Женю внутрь. Они с опущенными и обнаженными головами прошли через портал и оказались в огромном зале, наполненном светом и воздухом. Женя прошёл притвор и замер, его взгляд был прикован к резному золоченому иконостасу, состоящему из пяти ярусов и украшенному множеством деревянных скульптур. Иконостас превышал рост человека не меньше, чем в пятнадцать раз. В храме стоял легкий туман от зажженных свеч и пахло ладаном. На колоннах с четырех сторон размещались картины, написанные на Евангельские сюжеты. Около главного престола, освещенного во имя Успения Пресвятой Богородицы, в полном одиночестве стоял молодой высокий дьякон и тихо читал молитву. Возле же придельного престола Смоленской иконы Богородицы Одигитрии стоял иеромонах, сухенький низенький старичок с редкой седой бородкой и длинными белыми бровями над впавшими маленькими глазами, одетый в черную рясу, окруженный прихожанами, и тихим плавным голосом, привыкшим распевать молитвы, размеренно отвечал на вопросы, сыпавшиеся на него со всех сторон. Алексей Иванович подвел Страхова ближе к толпе.

Около батюшки стояла пожилая морщинистая дама с крупными расплывшимися чертами лица в простенькой одежонке и хлопковым затертым платком на голове. Она внимательно слушала ответ батюшки, жадно вглядываясь в его глаза. Когда он закончил, она резво выскочила перед стоящим около нее молодым мужчиной и, схватив батюшку за рукав, быстро заговорила резким высоким голосом:

— Скажите, батюшка, что мне делать. Внук привел домой девку, а дочь моя, то есть мать его, молчит. Ничего не говорит. Я ей говорю, пойди к нему, да поговори с ним об этом, она молчит. Вот скажите, батюшка, нужно ли говорить с детьми о сексе?

— Говорить надо о благочестии, ответственности, любви, об уважении к другому человеку.

Дама отпустила рукав и, забыв поблагодарить, побежала к выходу. Батюшка посмотрел вслед и перекрестил ее, прошептав молитву.

Следующей к нему прорвалась женщина на несколько лет моложе предыдущей, со строгим взглядом и жирной глубокой складкой на переносице. Она второпях поцеловала руку батюшке, попросила у него благословения и спросила:

— Батюшка, мои дети не хотят идти в церковь, я им уже и читала, и объясняла, они все равно не идут. Как им объяснить, что это необходимо?

Иеромонах поднял седые брови и, придвинувшись ближе к женщине, шепотом спросил:

— А вы чисты в своих помыслах?

Женщина вытянулась, как струна, и отчеканила, словно солдат на службе:

— У меня самые благие намерения.

Иеромонах тяжело вздохнул, покачал головой и произнес:

— Благими намерениями дорога куда вымощена?

Женщина смутилась, и складка на её переносице стала еще глубже и темнее.

— А свою вину перед ними ты чувствуешь? — спросил иеромонах

— Какую вину? — оскорбленно посмотрев на батюшку, переспросила она.

— Хотя бы за то, — тихо отвечал старец, — что не считаешь их достаточно взрослыми, чтобы принимать решения самостоятельно.

— Я понимаю это, — отмахиваясь, проговорила женщина, и с новой сильной выкрикнула, — Но как же быть, они так себе всю жизнь испортят!

— Что же вы поддаетесь гордыне? — ласково спросил иеромонах, взяв за руку беспокойную женщину.

— Как? — вспыхнула она и резко вырвала руку, — Я все только из любви к ним делаю.

— Считать себя умнее других — высокомерие. А где есть высокомерие, там нет любви, там есть только самолюбование.

У женщины из глаз прыснули слезы, и она стала причитать писклявым голосом:

— Что же мне делать?

— Читать молитву немецкого богослова: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого». Подобно тому как в тени дерева не видно тени сидящей на нем птицы, личность ребенка не видно, пока ему во всем покровительствуют родители. Чтобы личность ребенка проявилась, родителям нужно отойти назад.

Женщина вытерла рукавом своего кашемирового свитера нос и глаза и, снова поцеловав руку батюшке, вышла из собора.

— Батюшка, скажите мне, как отличить добро от зла? — смиренно спросил подошедший к иеромонаху седовласый мужчина, — Чем больше я читаю заветы, тем больше путаюсь и меньше понимаю. Все противоречиво. Я не вижу никакой ясности.

— Понять, что такое добро и зло, а точнее, предвидеть, какие последствия будут у этих поступков, поможет только чистое сердце и мудрость. Не сам свод предписаний, а открытое к нему сердце. Ты пытаешься умом постичь Бога, а его нужно постигать сердцем.

Мужчина поблагодарил батюшку, взял на руки стоящую рядом с ним белокурую девочку, поцеловал ее в розовую пухлую щечку и ушел в закуток, где продавались восковые свечи.

Иеромонах порядком устал, силы в ногах кончились, и ему стало тяжело стоять, по его лбу начали стекать блестящие капли пота, которые он быстро убирал платочком. Страхов подумал, что с минуты на минуту, кто-то должен прийти на помощь старцу и увести его от обезумевшей толпы прихожан, но никто не спешил помогать священнику, молодой дьякон все так же молился у престола, а сам иеромонах и не собирался уходить. Он смиренно нес свою службу и с любовью улыбался каждому, кто подходил к нему.

— Батюшка, я молюсь по часу в день, — сказал измученный мужчина лет сорока с большими фиолетовыми кругами под глазами, — Но болезнь не отступает, и тогда начинаю злиться на Бога, что он не слышит меня. Мне кажется, что он меня оставил. Что мне делать?

— А зачем вам Бог? Вы боитесь? — спросил иеромонах, пристально глядя на мужчину, — Подумайте, вы женитесь, потому что любите или потому что боитесь