– Рудя, айда вперегонки!

– Я есть Рудольф, – напомнил Цвейхорн, лежавший нас другой стороне плота в одних подштанниках, но в тени тента – принимал воздушные ванны. Загорать он не любил, в среде аристократии загар считается уделом грязных простолюдинов, а дворянам подобает аристократическая бледность. Лицо и руки у него, впрочем, загорели противу всякого желания, прямой арийский нос даже облез.

– Ну Рудольф, – согласился я. – Вперегонки-то поплаваем, а, херр браве риттер?

– Риба распугаем, – с ленцой отнекивался он.

– Поплавай, Рудольфий, – вздохнул Платон, откладывая удочку. – Новую лесу крутить надо, энта никуда не годится.

– Ты нечестен плавайт!

– Чего это нечестно? Выигрываю? Так тренируюсь больше – тебе бы, кстати, тоже не помешало. Физподготовка у вас, у браве риттеров, прямо скажем, не на высоте. Сила есть, а ловкости никакой. Айда, поразвиваемся!

– Ага, а ты опять будешь дергать нога!

– Рудя, ну я ведь уже обещал, что больше не стану…

– Не хочу. Я и тут есть хорош.

– А в воде еще лучше будешь! Так, погоди… Платон, будь добр, дай-ка мне мех. И кусочек лески.

Новгородец протянул мне почти пустой уже кожаный бурдюк, в котором мы прихватили давленный на самодельном прессе фруктовый сок. Безжалостно выплеснув остатки, я надул бурдюк чуть ли не до треска швов и перетянул горловину.

– Разнообразим культурную программу. Айда, ребята, в мяч играть!

Я наскоро объяснил, что такое водное поло. Новшество понравилось, и вскоре мы уже с криками носились по мелководью, пытаясь загнать «мяч» на плот с торца. Играли двумя командами: я в одной, новгородец и саксонец в другой. Кот судил и выталкивал бурдюк на воду в случае гола, стойко перенося брызги. Он в этом смысле молодец, к воде спокойно относится. Не то что любит, но и не трепещет. Тот же Рудя, к примеру, природой куда более сподобленный к хорошим отношениям с водой, плавает с удовольствием, но в баню его загонять – это, я вам скажу, не для слабонервных. Кино и немцы… в версии античных трагиков.

Платон, который плавал хуже всех, попытался поднырнуть под меня вместе с «мячом», утратил спортивный снаряд, и я уже замахнулся, чтобы забить решающий десятый гол, как вдруг Рудя, дельфином выпрыгнув из волны, перехватил у меня бурдюк и точным броском едва не смел Баюна с плота.

– Шесть-девять! – воскликнул он. – Котик, дай мятшик!

Однако Баюн, опершись обеими лапами о бурдюк, всматривался куда-то в небо.

– Кажется, у нас гости, – сообщил он.

Я задрал голову – точно, над нами кружили чайки. Характерно так кружили, но без особой суеты.

– Наверное, Черномор. Он давно уже должен был объявиться. Двинули к берегу, потом доиграем.

Мы забрались на плот, вытянули якорь, свернули тент и взялись за шесты.

– По-моему, это не Черномор, – заметил кот, щурясь в сторону горизонта.

Было десять часов утра, и солнце еще светило в глаза. Я приложил лапу козырьком. Над морской синевой белели пятнышки парусов.

– Точно, не он. А ну, ребята, поднажми! – призвал я и навалился на шест с такой силой, что плот закрутило.

– Не так шибко, Чудо!

– О, майн готт… Ти бояться, Тшудо?

Это он меня подкалывает. Всегда, когда Рудя меня подкалывает, у него усиливается акцент.

– Боюсь, боюсь – за вас, – успокоил я его.

Мы добрались до Радуги довольно резво. Заметить нас, наверное, заметили, но разглядели едва ли. Две каравеллы шли на веслах осторожно, не спеша довериться незнакомому дну. Осадка у них была внушительная, и несколько раз лоцманы на шлюпках впереди давали знаки сменить курс.

Наконец, примерно через час, суда замерли метрах в двухстах от берега, на краю мелководья, и спустили шлюпки. Мы уже заждались их, сидя в прибрежных зарослях. На всякий случай я прихватил для всех, кроме кота, шапки-невидимки, но сразу предупредил товарищей, чтобы вели себя тихо. Для меня, по счастью, тоже отыскался малахайчик огромной мощности – лопоухий такой, я в нем был похож на Чебурашку, переевшего стероидов. А может, дело и не в мощности – просто это был единственный из волшебных головных уборов, налезавших мне хотя бы на макушку…

Неудобств от невидимости мы не испытывали: друг для друга выглядели полупрозрачными, а янтарные глаза Баюна простеньким волшебством было не обмануть.

Шлюпок было восемь, и в каждой сидело по дюжине, не меньше, человек, смуглых и чернявых. Матросы напряженно вглядывались в просветы между пальм. Многие сжимали в руках аркебузы с дымящимися фитилями. На носу передовой шлюпки виднелась маленькая пушечка.

Одежда матросов не отличалась строгостью, зато представительные товарищи во главе делегации выглядели изысканно и колоритно. Верховодил маленький кабальеро в ярко-красном камзоле с пышным жабо и зеленом плаще, в широкополой шляпе с высокой тульей и длинным пером, в ботфортах. На боку у него висел тонкий меч. Один из пальцев его украшал перстень, надетый поверх перчатки, а на груди сверкал массивный медальон на золотой цепи.

На корме стояли еще двое в камзолах – пестрых, но явно не столь дорогих. На веслах сидели шестеро солдат в кирасах, еще шестеро замерли с аркебузами наготове.

На самом носу шлюпки стоял, вытянувшись в струнку, высокий худощавый человек в коричневой сутане с желтоватым лицом, несущим на себе отпечаток долгого затворничества и не слишком здорового образа жизни. Он держал высоко поднятый латинский крест. Сопровождавших его священников тоже было двое, оба сжимали в одной руке Священное Писание, а в другой – к немалому моему удивлению – по дубинке.

– Мне кажись, это есть испанцы, – предположил Рудя.

– Португальцы, – уверенно возразил Платон. – Навидался я их. Сейчас взойдут на берег, покричат и почнут землю крестить в латинскую веру.

– А покричат зачем? – удивился кот. – Ты хочешь сказать: громко пропоют псалмы?

– Нет, именно покричат. Если кто живет на острову, должны выйти и ихнюю веру принять, а не то пеняйте, мол, на себя.

– Отшень гуманно, – заметив, должно быть, саркастический блеск в моих глазах, вставил Рудя. – Что ты будешь про них делайт?

Хороший вопрос, своевременный. Шлюпки уже заскрипели по песку, господа руководители экспедиции торжественно шагнули на новый берег, за ними вывалила орда матросни. Вблизи морские волки производили впечатление откровенной уголовщины – разрисованы татуировками, увешаны блескучими цацками и оружием. Впрочем, делая первые шаги на суше, каждый из них набожно перекрестился и приложился к медальону на шее – не снимая свободной руки с абордажной сабли или заткнутого за пояс громоздкого пистоля с широким стволом.

Однако остров Радуги встретил пришельцев тишиной, и это явно расслабило их.