– Я не хотела бить вас шваброй, – сказала я и снова чихнула. – Видите, правду говорю! Вы просто напугали меня, вломившись в дом так неожиданно.

– А я не хотел вас пугать. – Соколов вздохнул, ногой придвинул мне табуретку и принялся разгружать принесенную с собой сумку, выставляя на стол нехитрые магазинные продукты: хлеб, молоко, сосиски, сыр, макароны, сливочное масло, овощи, зелень, чай, кофе, конфеты «батончики».

Я обратила внимание на отсутствие спиртного и приободрилась. Похоже, бывший зэк Андрей Петрович все-таки приличный человек, что бы там ни говорила бабка Зоя.

– Чай, кофе?

– Можно чай.

– Берите конфеты.

– Спасибо.

– Может, бутерброд?

– Нет, благодарю.

– А я, пожалуй, сделаю себе.

Это было странное чаепитие. Может, не такое странное, как у той, другой Алисы – с безумным Шляпником, но тоже очень необычное. Два практически незнакомых человека, при первой встрече едва друг друга не убивших, прихлебывали горячий чай в уютной тишине и молчали, шурша конфетными фантиками. Хозяин квартиры соорудил себе внушительных размеров бутерброд и съел его поразительно быстро и притом аккуратно, не роняя ни крошечки.

Сначала я все ждала, когда же он наконец спросит, зачем я к нему явилась и что высматривала в замочной скважине, но Соколов как будто забыл это пикантное обстоятельство нашей второй встречи и вернулся к обсуждению первой:

– До вас в том доме жила другая девушка.

Я молча порадовалась, что меня еще называют девушкой. Тетка Вера мне все уши прожужжала своим «Ляська, тебе тридцать восемь, в твои годы моя мать уже четвертого рожала», так что я почти готова откликаться не на «девушка», а на «бабушка». Тем более что у пары моих одноклассниц действительно уже есть внуки.

– Манька, то есть Мария, племянница Людки Толбухиной, – кивнула я, вспомнив, что мне рассказывала о бывшей хозяйке дома все та же тетка Вера.

– Вы ее знали? Видели? – Соколов резко вскинул голову.

– Нет, только слышала о ней.

– А-а-а. – Андрей Петрович снова сгорбился над кружкой. – Значит, куда делся ребенок, вы тоже не знаете.

– Ребенок? – повторила я, вспоминая, что говорила на этот счет всезнающая тетка Вера. – Мальчик Тишка, Тихон. Кажется, его забрала сестра Людмилы.

– Ищи ее теперь, ту сестру, – вздохнул Соколов. – Я ж ее знать не знаю, в глаза не видел…

– Зато я видела, – оживилась я. Мне почему-то очень захотелось помочь этому грустному мужику. – Я же у нее дом покупала! И в договоре купли-продажи есть ее паспортные данные.

– Где договор?! – Андрей Петрович вскочил.

Я развела руками:

– Я его с собой не ношу, разумеется! Где-то дома, в Пеструхине. Или в городской квартире, я точно не помню. Но поищу, обещаю вам.

– Поищите, пожалуйста. – Соколов снова сел.

Глядя в сторону, мимо меня, он побарабанил пальцами по столу. Я обратила внимание, что пальцы у него длинные, нервные. Ну да, он же художник!

– А что вы рисуете, то есть пишете? – Я решила сменить тему, потому что разговор о Маньке, Тишке, Людке и ее сестре, имени которой я не помнила, моего собеседника явно расстраивал. А мне нравилось, как он улыбается – тонко, иронично, чуть прищуривая красивые серые глаза.

– Что пишу? – Соколов как будто удивился. – Нет, я по дереву режу. В последнее время все больше утилитарные вещи – мебель, шахматные фигуры, игрушки в народном стиле…

Я догадалась, что впечатлившую меня психотропную свистульку смастерил мой собеседник, снова вытащила этот микрошедевр деревянного зодчества из сумки и положила на стол:

– Вот… Возьмите, это же ваше.

– Да на что она мне? – досадливо отмахнулся Андрей Петрович. – Я ж мальцу ее нес, другого-то ничего не было, а хотелось хоть с каким-то подарком… Теперь-то я ему что угодно куплю – велосипед там, мячики, кубики, это… как его… Лего! Во что там нынче пацанята играют?

– Не знаю, у меня детей нет, – зачем-то призналась я.

– Я тоже так думал, – хмыкнул Соколов.

– То есть?

Шарики-ролики в моей голове забегали, закрутились. Я сообразила:

– Манькин ребенок – ваш сын?!

Андрей Петрович пожал плечами:

– Она так сказала, вернее, написала мне. Мы же больше не виделись… Я даже не знал, что она умерла.

– Соболезную, – неловко сказала я.

Соколов так же неловко кивнул. Мы опять помолчали, теперь уже над пустыми кружками.

Потом я встала:

– Извините меня за вторжение, не буду отнимать у вас время…

Получилось очень чопорно и глупо. Я осознала это, покраснела и заторопилась:

– Пойду уже, мне пора, до свиданья, приятно было познакомиться…

Это уж вышло вовсе по-идиотски, и Андрей Петрович иронично улыбнулся. Таким он мне нравился.

– Я обязательно найду и сообщу вам паспортные данные родственницы Людмилы, – пообещала я, ретируясь в прихожую. – Дадите мне свой телефон?

– У меня его пока нет, не успел купить. Оставьте вы мне свой номер. – Соколов погремел в кухне выдвижными ящиками и явился в прихожую с карандашом и блокнотом. – Диктуйте, я записываю.

Я продиктовала ему свой телефонный номер и стала обуваться. Некстати обнаружив, что один шнурок развязался, я присела и слегка подрагивающими руками стала затягивать кривой бантик.

Невольно отметив, что пол безобразно грязный, я ляпнула, не подумав:

– Может, помочь вам с уборкой? Если дадите мне швабру…

– Вам? Швабру?! – Андрей Петрович уже не улыбался, а откровенно ржал. Он всплеснул руками в комическом ужасе: – Второй раз я этого не переживу!

– Извините, – пробормотала я и потупилась.

Лицо мое при этом оказалось очень близко к полу, и я отчетливо увидела на плотном бархате пыли под скамейкой-обувницей прерывистую ниточку следов: как будто там какое-то насекомое проползло. Я вздрогнула от отвращения и увидела, что след заканчивается чем-то вроде крупного рисового зерна. Что это, куколка насекомого? Или яйцо особо крупного таракана?

Я заглянула глубже под лавочку и увидела в девственной пыли второй тонкий след и еще одно «тараканье яйцо». Машинально потрогав его, я беззвучно ахнула и спрятала в кулаке. В пыли под лавочкой в прихожей приличного человека Андрея Петровича Соколова лежали жемчужины.

Во дворе пятиэтажной «хрущобы» я села на ту же лавочку, где разговаривала с нарядной бабкой Зоей Тимофеевной. Меня потряхивало и сердце колотилось, как будто я только что сунула столовую вилку в розетку – был у меня в детстве такой незабываемый опыт. Как я тогда не померла, не знаю, но от вилки только часть костяной ручки осталась, да еще черное пятно на паркете…