Таксофоны, коих в округе насчитывалось две штуки, пребывали в неработающем состоянии. В покосившихся кабинках из серых коробок с диском вместо трубок свисали обрывки проводов. Ремонтировать телефоны и не пытались, справедливо полагая, что вандалы в кратчайшие сроки раскурочат их снова. Работающие таксофоны можно было найти лишь на площади железнодорожной станции. Народ со всего города съезжался туда позвонить, и в очереди можно было познакомиться, получить предложение выйти замуж, поссориться и расстаться навек врагами. К тому же, как только ты занимал кабинку и начинал накручивать диск, – в стекло уже стучали и требовали «побыстрее». А как побыстрее? Если номер Татьяны Павловны либо не отвечал, либо нервировал частыми и мерзкими гудками «занято»? После пары таких вылазок на станцию для «позвонить», я поняла, что кино – это, видимо, не мое.

Поэтому, когда я узнала, что при переезде в Люберцы мы снова будем владеть роскошью под названием домашний телефон, радости моей не было предела. Домашний телефон означал, что еще не все потеряно и остается надежда увидеть свою фамилию в титрах. Требовалось только дозвониться до неуловимого ассистента по массовкам и сообщить свой новый номер.

Теперь сделать это требовалось во что бы то ни стало. С учетом нового расклада, в котором присутствовала гора Пингвинкина, от Татьяны Павловны зависела не только моя кинокарьера, но, пожалуй, и жизнь.

Однако, судя по напряженному молчанию за моей спиной, люберка оказалась стойкой к чарам голубого экрана. Или просто не поверила мне… Оставалось только молиться.

Можно сказать, мне повезло. Или молитвы дошли до адресата, и коммунальное хозяйство Люберец пришло на выручку.

Оля не рассчитала, что бордюрный камень укладывали не на бетон, а на раствор песка с ложкой цемента, то есть на сопли. Она зачем-то всей своей массой наступила на этот несчастный брусок, попавшийся нам на пути. Дальше был кульбит огромной туши в воздухе и приземление на копчик в лужу грязи.

Самое удивительное, что я не сбежала от агрессорши, пользуясь удобным случаем, а суетилась вокруг, пытаясь помочь подняться и отчистить куртку от налипших комьев земли. Прямо-таки стокгольмский синдром в действии!

Наконец Оля встала на ноги и растерянно осмотрела испорченную «аляску»:

– Мать убьет! – Потом она вспомнила про меня, и ее взгляд снова стал колючим. – А че ты там говорила про кино? Правда, что ли?

Я, применив все свои актерские способности, изобразила самый честный и искренний вид, и активно закивала головой.

– Ладно. Пойдем отсюда. Сейчас ко мне. Обедать. А то уже живот от голода сводит. Там и поговорим, – сказала Оля уже более дружелюбным тоном, развернулась и двинула в сторону самой обшарпанной девятиэтажки.

Мне деваться было некуда. Пришлось покорно трусить следом. Пингвинкина потянула крашеную дверь подъезда, и мы вошли в воняющую кошками темноту.

– Сейчас поедим. И обед надо брату в гаражи отнести. А потом – к тебе. Звонить на киностудию. Ты ж сказала, у тебя дома есть телефон? Заодно посмотрю, где живешь. На случай, если обманула.

Как ни странно, но у полной оторвы была вполне себе благоустроенная квартира. Не знаю, что я ожидала увидеть за обитой коричневым дерматином дверью. Наверное, склад пустых бутылок, свисающие клоки обоев, паутину по углам и прочие маргинальные картины, но явно не стандартную трешку. С полированной стенкой, коврами и маленькой прихожей, украшенной самодельным абажуром из шпагата. Впрочем, присмотревшись, я поняла, что в квартире проживал знатный умелец с очумелыми ручками, которым нет покоя. В глазах зарябило от обилия чеканки и прочих видов народного творчества, развешанных по стенам так густо, что даже цвет обоев не разобрать. Тематика поделок демонстрировала широту кругозора и бездну вкуса мастера. Тут было все, от икон до тигров и стодолларовых купюр, так реалистично выполненных в технике выжигания, что вот хоть снимай со стены и иди с ними в магазин. На диванах лежали плетенные из атласных ленточек подушки, а дверь на кухню пугала самодельным витражом с голой женщиной.

Восторгу моему не было предела. Отойдя от шока, я уважительно промямлила:

– О-о… Ты сама? Красиво! Занимаешься где-то? – Съежившись под гневным взглядом, я поняла, что ляпнула не то, и быстро поправилась: – Мама?

– Не. Батя. Он у нас художник. Выставки даже персональные были, и в ДК, и в Москве, когда еще его завод работал. Эх… Теперь все. Наш «Сельхознавоз» зарплату не платит, да и бесплатно никто выставлять не хочет, мол, гоните деньги за аренду зала. Не понимают ничего в искусстве. Нет сейчас в государстве у талантливых людей поддержки. Но отец приспособился, взял место на Измайловском вернисаже. Живописью торгует. Новую технику изобрел – «Пульзатор». Вот, смотри, на чем деньги делаются!

У стены стояло несколько грунтованных картонок приличных размеров. Пока я соображала, что означает таинственное слово «Пульзатор» и нет ли связи с известным мне «пульверизатор», Оля развернула одну из картин и на меня презрительно глянул с портрета Оззи Осборн. Солист «Black Sabbath» был изображен на фоне закатного неба, переливающегося оранжево-розовыми красками, белой церкви и пары лубочных березок. Артист слегка косил, и что-то неправильное угадывалось в пропорциях головы и плеч. Но, конечно, техника исполнения потрясала. Гладко все так было нарисовано, можно сказать – блестяще. С остальных картонок тоже смотрели Оззи Осборны, отличаясь друг от друга степенью косоглазия, ну и всполохи заката отливали разными оттенками.

– Видишь, как красиво! Ни одного мазочка! Такого никто не может! Это не кистью неаккуратно шмякать! Это «Пульзатор»! Когда завод разваливаться начал, работяги стали брать себе на память из цехов. Кто что унести мог. Отец пульзатор взял. Такую хрень, которой сеялки и косилки красили. Заправляешь краску, нажимаешь на курок – и струйка брызг идет. Аккуратно получается. Вот батя и рисует им. Жаль, токарные станки первым Михалыч догадался вывезти. Подогнал ночью машину, друзей позвал. Утром бригада приходит – а уже и нет ничего. Так, по мелочам.

– А почему Оззи Осборн на фоне церкви?

– Какой Оззи? Совсем слепая? Это Маша Калинина! Видишь, в углу приписка – «Mis Moskva 88». Вообще, батя Иисуса Христа задумывал, но не пошло. А как в Калинину переделал – сразу успех! Особенно иностранцы хорошо разбирают. «Рашен бьюти! Мис Москва! Пульзатор!» и все! Отслюнявливают баксики… Красиво, правда? А отцу не нравится. Говорит – халтура. Раньше он Сальвадором Дали торговал. Вот это было искусство! По три штуки в день уходило.

– Что, настоящим Дали? – ошарашенная всем этим сюром, пробормотала я.

– С ума сошла? Знаешь, сколько настоящий стоит? Нет! Видела