другом. Для когнитивного нейробиолога понимание анатомии или физиологии мозга может оказаться сложным интеллектуальным упражнением (эквивалентом по-настоящему сложного кроссворда), но это не является конечной целью работы. Цель состоит в том, чтобы понять, как устроены мыслительные процессы, воспоминания, эмоции и переживания, а мозг представляется просто коробкой, в которой все это происходит. Давайте вернемся к аналогии с телефонными разговорами, которые вы могли бы вести с разными друзьями, влияющими на ваши эмоции. Если я хочу предсказать, как вы будете себя чувствовать завтра, то схема расположения всех телефонных линий, соединяющих вас с друзьями, представляет для меня ограниченную ценность. Гораздо более важно понять их индивидуальные склонности: кто с наибольшей вероятностью позвонит вам завтра и что, скорее всего, скажет? Что вы от этого ощутите? Конечно, полностью игнорировать вопрос нейрональных связей тоже было бы ошибкой. Если линия разорвана и нет никаких доказательств существования связи между вами и другим человеком или если он никогда не сможет обратиться к вам напрямую, зато способен влиять на вас через кого-то еще, способного установить с вами контакт, — вся эта информация помогает определить ограничения, важные для прогнозирования.

Такая точка зрения определяет то, как я изучаю когнитивную нейробиологию музыки. Мне неинтересно тыкать пальцем в небо, хвататься за всевозможные музыкальные стимулы и выяснять, где именно в мозге они вызывают реакцию. Мы с Познером много раз говорили о нынешнем безумном стремлении ученых составить карту мозга без каких-либо научных гипотез. Для меня же смысл состоит не в том, чтобы составить такую карту, а в том, чтобы понять, как различные области координируют совместную деятельность, как простые разряды нейронов и действие нейротрансмиттеров вызывают мысли, чувства, смех, глубокую радость и печаль и как все это, в свою очередь, может привести нас к созданию значимых произведений искусства, не утрачивающих со временем своей ценности. Это уже деятельность разума, и знание о том, где именно в мозге протекают те или иные процессы, мне не так важно, если только «где» не приведет нас к «как» и «почему». Когнитивная нейробиология предполагает, что узнать это вполне возможно.

Моя точка зрения состоит в том, что из бесконечного числа экспериментов стоит проводить только такие, которые дадут нам лучшее понимание того, как и почему эти процессы происходят. Хороший эксперимент теоретически обоснован и содержит четкие предсказания относительно того, какая из двух и более гипотез подтвердится. Эксперимент, который, вероятно, докажет оба мнения, не стоит и проводить. Наука движется вперед лишь за счет опровержения ложных и несостоятельных гипотез.

Еще одно свойство хорошего эксперимента состоит в том, что его можно обобщить, и тогда гипотеза будет верна при других условиях: у людей, которых не исследовали, с видами музыки, которые не изучали в конкретном эксперименте, и в различных ситуациях. Множество поведенческих исследований проводится только на небольшом количестве людей («испытуемых») и с очевидно искусственными стимулами. У меня в лаборатории мы изучаем как музыкантов, так и людей без музыкального образования и опыта в музыке, когда это возможно, чтобы исследовать разные реакции. И мы почти всегда используем настоящую музыку, реальные записи реальных коллективов, исполняющих реальные песни, чтобы лучше понять, как мозг работает с популярной музыкой, а не с той, которую можно услышать только в нейробиологической лаборатории. Пока это себя оправдывает. При таком подходе труднее обеспечить строгий экспериментальный контроль, но все-таки можно. Требуется чуть больше планирования и тщательной подготовки, но в конечном счете результаты того стоят. Так как я использую этот натуралистический подход, я могу с разумной уверенностью ученого утверждать, что мы изучаем мозг, выполняющий те же действия, что и в реальной жизни, а не те, которые он предпринимает, когда на него обрушиваются ритмы без изменения высоты звука или мелодии без ритма. Пытаясь разделить музыку на составляющие, мы рискуем — если эксперименты не пройдут должным образом — создать звуковые последовательности, не являющиеся музыкой.

Когда я говорю, что мозг интересует меня меньше, чем разум, это не значит, что мозг меня вообще не интересует. Я понимаю, что он есть у всех нас и что он очень важен! Но еще я понимаю, что сходные мысли могут возникать в мозгах с совершенно разной архитектурой. Вот вам аналогия: я смотрю одну и ту же передачу по телевизору фирмы RCA, Zenith или Mitsubishi или даже на экране компьютера с нужным оборудованием и программным обеспечением. Архитектура этих систем достаточно разная, и патентное бюро — организация, принимающая решения, достаточно ли одно устройство отличается от другого, чтобы назвать его новым изобретением, — выдаст каждому из производителей этих устройств патент, установив, что их архитектура существенно различается. У моего пса по кличке Шэдоу совершенно иная организация мозга, анатомия и нейрохимия, чем у меня. Когда он голоден или у него болит лапа, маловероятно, что паттерн импульсов нейронов в его мозге похож на таковой у меня в мозге, когда я голоден или ушиб палец. Но я убежден, что по существу он переживает похожие состояния разума.

Некоторые распространенные иллюзии и заблуждения необходимо отбросить. Многие люди, даже работающие в других дисциплинах ученые, находятся под влиянием интуитивно сложившейся точки зрения, будто внутри мозга существует строго изоморфное представление об окружающем нас мире (термин «изоморфный» происходит от греческих слов изос — «одинаковый» и морфи — «форма»). Гештальт-психологи, которые во многом оказались правы, одними из первых выдвинули эту идею. Если вы смотрите на квадрат, утверждали они, в вашем мозге активируется квадратная структура нейронов. У многих из нас есть интуитивное представление о том, что, когда мы смотрим на дерево, его образ представлен где-то в мозгу в форме дерева и, вероятно, активируется группа нейронов в такой форме — с корнями с одной стороны и листьями — с другой. Когда мы слушаем или вспоминаем любимую песню, нам кажется, что она звучит в голове через набор нейронных динамиков.

Дэниел Деннет и Вилейанур Рамачандран убедительно доказали, что в этом представлении что-то не сходится. Если внутренняя картина чего-либо (на что мы прямо сейчас смотрим или что представляем в памяти) является картиной сама по себе, то должна быть какая-то часть в нашем мозге или разуме, которая эту картину видит. Деннет говорит об интуитивном представлении, что визуальные сцены якобы возникают на каком-то экране или на своеобразной театральной сцене в нашем сознании. Если бы это было так, в театре или у экрана обязательно находились бы зрители, удерживающие визуальный образ у себя в голове. Но кто бы это мог быть? И как бы выглядел мысленный образ? Рассуждая так, мы попадаем