Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне здесь нравится. Чувство ностальгии, — произнесла она мягко, уже без напряжения и сухости в голосе.
— Тогда почему ты не живешь в пригороде, в доме?
— В таком доме нужно жить семьей. У меня осталась только сестра, но она живет далеко и перебираться ко мне не намерена. А раньше мы любили с ней смотреть на звезды.
— Познакомишь нас? Я бы очень хотел с ней познакомиться.
Она еще раз посмотрела на звезды и сказала:
— Да, когда-нибудь я вас обязательно познакомлю.
— Отлично, я могу надеть костюм.
Она посмотрела на него и мягко улыбнулась:
— Мне и так нравится.
Он расплылся в улыбке.
— Ты первая женщина, которой я нравлюсь в футболке, потрепанных джинсах и с краской на руках.
— Это добавляет тебе шарма, — усмехнулась она.
— Вот это признание.
— Здесь ты выглядишь собой, истинным собой. Здесь ты — Ален, сын Марта, который красит сарай и жарит рыбу на гриле. А в костюме ты — детектив Расмус, расследующий убийства. — Иллая пожала плечами.
Они сидели, глядя на спящие поля, и слушали потрескивание углей в мангале. Ален, ничего не говоря, нежно сжимал ее руку, а Иллая наслаждалась простором и свободой этого места.
Глава 20
На отшибе
Время шло своим чередом. Пролетело еще три года, а за ними еще три.
Сестра стала скованной, зажатой и почти не разговаривала. Она по-прежнему брала меня за руку, и мы бродили по лесу, слушали скрип деревьев, шум ветра, пение птиц, шорох трав и жужжание насекомых. На свалку ходили только при крайней необходимости, еду приносили из школы, одежду мать доставала на барахолках и в благотворительной организации нашего округа.
Осенью мне стукнуло тринадцать, и мой мир разбился вдребезги. Твердую почву, на которой мы с сестрой стояли, прорезали огромные бездонные трещины. Как нам удалось не упасть в них, я и сейчас не знаю. А может, не получилось, может, нас давно заполнила черная бездна.
Наши тела менялись, мысли накалялись, мне хотелось выплыть на поверхность, а сестре — погрузиться на дно.
— Ну скажи, что со мной?
— Ты взрослеешь, — отвечала она, поджимая губы.
— Но другие так не взрослеют.
— На то они и другие, — убеждала меня Си, при этом ее глаза блестели от едва сдерживаемых слез.
Эти слезы всегда сдерживали поток моих вопросов, останавливали слова, оставляя их несказанными. Но мысли никуда не исчезали. Дети в школе обзывали меня, говорили, что я с браком, как сломанная игрушка, как тот солдатик, который теперь всегда был со мной. Может, так и было.
Отец стал злее, но мы старались избегать его. Мать же стала еще отстраненнее. Казалось бы, куда же еще, но она полностью охладела к нам. Мне кажется, для нее мы превратились в мышей, которые живут сами по себе в подвале, вроде никому не мешают, но лучше, чтоб их не было вовсе.
Тот сентябрьский день был прекрасен. Теплое солнце, река, я и моя сестра. По дороге к реке мы набрали ягод, а на берегу развалились на песке. Она то читала вслух старую книгу, которую давным-давно нашла на барахолке, то закрывала глаза и нежилась в лучах солнца. Она улыбалась небу. В тот день Си была прежней, спокойной и безмятежной. Ее руки, шея и лицо обрели оттенок молочного шоколада. Все ее тело могло стать таким, если бы хоть иногда она надевала купальник или хотя бы майку вместо кофты. Но этого не произошло. Белые полосы шрамов заковали ее в тюрьму, плотная одежда стала стенами, а мысли — металлическими решетками. А вот мое тело после жаркого лета наводило на мысли о тощих жителях африканских стран. Мне не хватало только кольца в носу. Мы, сияя улыбками, вернулись домой и уже хотели прошмыгнуть в свой подвал, но отец поджидал нас на кухне.
— И где вы шатаетесь целыми днями? — гаркнул он.
Высокий, сутулый, заросший непослушной курчавой бородой, с впалыми блеклыми глазами, он важно сидел на своем стуле-троне и смотрел на нас в упор.
— У реки, — еле слышно ответила сестра.
— Что ты там мямлишь? Идите сюда, есть разговор.
Сестра взяла меня за руку. Мы напряглись, хотелось только одного — сбежать. Но мы знали: если убежим, завтра будет еще хуже. Мое тело вытянулось в тонкий, но твердый бамбуковый стебель, руки превратились в ледышки, внутри все окаменело. Когда отец обращал на нас внимание, это не сулило ничего хорошего.
— Мне долго ждать? И расцепитесь вы уже. Вы не сиамские близнецы, черт вас дери! — рявкнул он и глотнул самогона из кружки.
Мы разжали руки и, войдя в кухню, встали прямо перед ним. Воздух здесь пропитался алкогольными парами и дешевым табаком. От этого в пересохшем горле запершило, хотелось выплюнуть из себя воздух, но приходилось задерживать дыхание, чтоб не разозлись его еще сильнее. Сестра опустила взгляд, словно разглядывала наши грязные босые ноги. Мои же глаза смотрели прямо в его глаза. Отцовский палец с обкусанными заусенцами и грязью под огрызками ногтя, был направлен на меня.
— Больше ты в школу не пойдешь. Будешь, как сестра, на домашнем обучении.
Ужас охватил меня. Не хотелось верить в его слова, но это был мой отец, а он никогда не шутил. Вопросы — почему, за что, что случилось, — крутились в голове волчком.
— Почему? — вырвалось у меня против воли.
Отец привстал, но пошатнулся и рухнул обратно на стул.
— Ты позоришь меня! — бросил он.
— Чем?
— Своим рождением, — пьяно ответил он и зашелся оглушительным, гнусным смехом.
Мои кулаки сжимались, грудь вздымалась и опускалась, гнев, как смерч, зарождался внутри.
— Я хочу ходить в школу!
Лицо отца перекосилось от презрения. Никто в нашем доме не смел ему перечить, тем более я. Мне всегда казалось, что к сестре он относится добрее, а ко мне более суров, но это не мешало мне любить ее. Она была чем-то недосягаемым и священным.
Мгновение, и я лежу на полу, во рту — вкус крови, а веко набухает, закрывая глаз. Сестра склонилась надо мной и попыталась поднять.
— Вставай быстрее, — шептала она.
Слышу, как его тяжелые неровные шаги медленно приближаются. Реакция к тому времени у меня была отличная, а чувство боли — привычное. Мне удалось вскочить. Схватившись за руки, мы с сестрой рванулись к выходу, но отец успел ухватить ее за футболку
