Все происходило точно так, как рассказывал Урусхану Джабраил Алхазуров. Сначала на террасу вышла жена Ахмата. Вынесла средних размеров кастрюлю, в которой сварила что-то для Алана. Выставила на каменную дорожку у крыльца, чтобы остыло. Камни быстрее заберут тепло от кастрюли, чем дощатый пол террасы, потому что они сами гораздо холоднее. Неужели такому псу хватит этой кастрюли? Жадничает женщина, она всегда жадновата была. Ему в ведре варить следует. И то добавки попросит.

Женщина долго терла концом своего платка глаз – что-то туда попало. Потом все же ушла, и опять пришлось ждать. Но теперь уже Урусхан знал, что, когда дверь откроется в следующий раз, выйдет сам Ахмат.

Алан проявлял нетерпение. Потявкивал не грозно, но басовито и откровенно призывно. Хозяина звал, требовал, чтобы тот вышел кормить его. Но Урусхан опять ошибся. Дверь открылась, и он положил палец на спусковой крючок, но снова вышла женщина. Спустилась с крыльца, сунула в кастрюлю палец, проверяя температуру. И только после этого позвала Ахмата. Ахмат откликнулся из глубины дома. Урусхан услышал его голос.

Но внезапно перед снайпером возникла дилемма – когда стрелять? Раньше он планировал выстрелить, когда Ахмат поставит кастрюлю перед собакой. Наклонится, и в это время выстрелить. Сейчас же подумалось, что получится нехорошо. Как ни суди, а Ахмат долго был верным соратником и не однажды подвергал опасности свою жизнь ради общего дела. Можно сказать, плечом к плечу с Урусханом стоял. Застрелишь его там, кто знает, как поведет себя собака при виде крови. Собака-то такая... Зверь, не простая овчарка... Почувствует кровь и чего доброго... Кроме того, даже если убитого не тронет, то уж точно беду почувствует и никого близко к телу не подпустит. Долго подпускать не будет, и жена Ахмата с псом не справится.

Нет, стрелять надо раньше... Урусхан пожалел Ахмата и от этого почувствовал себя лучше, ощутил некий прилив самоуважения, наступивший после благородного, с его точки зрения, решения.

Ахмат вышел на террасу с чашкой чая в руке. Поставил чашку на перила и потер спину. У него и раньше, помнится, спина побаливала. А сейчас погода сыроватая, осенняя, немудрено на сквозняке спину простудить. Беречь себя надо...

На эту спину, прямо на поясницу, и навел Урусхан прицел. Несколько секунд смотрел не дыша. Потом поднял его по позвоночному столбу до уровня лопаток. Когда пуля перебивает позвоночник – человек уже не жилец... Это ничуть не хуже выстрела в сердце. И попасть в позвоночник ничуть не сложнее, чем в сердце, если не легче. Большинство людей считает, что сердце находится у человека в левом боку. Но снайперу положено знать, что это неправда. Сердце только прослушивается в левом боку. А находится оно почти в середине груди. И влево смещено совсем немного. Но при умении, перебив позвоночник, можно попасть в сердце. Нужно только, чтобы Ахмат чуть боком повернулся, вот так...

Но Ахмат шагнул вперед. И как раз в это время Урусхан выстрелил. Он хорошо увидел в прицел, как разлилась кровь по домашнему пиджаку Ахмата. Сразу в большом количестве. Должно быть, какой-то крупный кровеносный сосуд задел. Однако Ахмат сразу не упал. Он сумел даже повернуться и посмотреть. И смотрел он, Урусхан был уверен в этом, именно в слуховое окна чердака, откуда в него стреляли. И только после этого стал медленно оседать на дощатый пол террасы. И так медленно оседал, что Урусхан успел выстрелить еще раз. Теперь в грудь... Этот выстрел оказался более удачным и сразу свалил и сломал ментовского капитана.

Выстрелов слышно не было. У «винтореза» хороший глушитель. И жена Ахмата не сразу все поняла. Она видела, как муж вышел, видела, как шагнул к ней, а потом упал... Может быть, когда Ахмат оборачивался, она видела и кровавое пятно, расплывающееся по спине... И только через минуту она шагнула к телу, остановилась на половине пути, потому что и второе пятно увидела, на груди, и вскинула руки...

Будь у Урусхана еще патроны, он выстрелил бы и в нее, чтобы не мучилась женщина. Тяжело ей будет одной четверых детей воспитывать...

Наконец, женщина закричала. Из дома выбежал откуда-то взявшийся там еще один мент, сразу вытащил пистолет и тоже посмотрел в сторону чердачного слухового окна.

Урусхан понял, что ему пора уходить, потому что и для мента у него не нашлось лишнего патрона. Он неторопливо вытащил из внутреннего кармана камуфлированной куртки идеально белый носовой платок, настолько белый, что в темноте чердака казалось, будто платок сияет, и вытер пот со лба. Несмотря на внешнее хладнокровие, Урусхан волновался, и на лбу выступила испарина. И начал неторопливо разбирать винтовку, чтобы уложить ее в «дипломат». Каждое движение его было выверенным и спокойным. Создавалось впечатление, что Урусхан любуется своим поведением и вообще очень собой доволен...

И никто бы в этот момент не посмел подумать, что перед ним человек с отклонениями в психике. И происходило это, наверное, потому, что Урусхан сейчас не перед кем-то изображал то, что привык изображать, чтобы выжить, а изображал нечто для самого себя. И это выглядело совсем иначе, чем тот Урусхан, которого знали все, включая Джабраила Алхазурова...

Самая большая проблема для любого, кто сядет в шкаф на относительно длительное время, – это удержаться и не чихнуть, хотя чихнуть хочется невыносимо. Пыль здесь копилась на протяжении нескольких лет, улеглась добротными увесистыми слоями, и теперь, когда ее пошевелили и снаружи, и внутри, возмутилась, и, как следствие такого возмущения, проявила защитную реакцию. То есть стала забираться в нос и в рот. Пришлось основательно, до боли тереть себе двумя пальцами нос в самом основании прямого носового хряща, чтобы не чихнуть. А чихнуть хотелось все равно.

Удержала подполковника Афанасьева от чихания только жалость к снайперу. Иначе пришлось бы его убить, а убивать его не следовало, потому что это оборвало бы, может быть, единственный след, ведущий к Джабраилу Алхазурову. И подполковник терпел... То есть терпел его нос, уже начавший сильно болеть от постоянных блокирующих нажатий.

Кордебалету из шкафа было все видно прекрасно. Причем сам шкаф стоял в таком месте, куда вообще не достигал слабый свет, идущий с улицы через невеликое слуховое окно. При высоком росте подполковника ему пришлось в шкафу основательно сжаться. И обычное его оружие, точно такой же, как у неведомого снайпера, «винторез», пришлось вообще поставить за шкаф в самое темное место, чтобы он случайно на глаза не попал любителю такой техники. И, естественно, знатоку, потому что Кордебалет хорошо видел, как снайпер ловко, точными движениями разбирает винтовку и укладывает ее в «дипломат». Так укладывать может только тот, кто часто с таким оружием работает. Даже в полумраке – ни одного лишнего движения. О профессионализме это еще не говорит, потому что профессионализм у снайпера – это понятие особое, включающее в себя не только умение стрелять точно, но и выбрать нужную позицию, и умение добраться до этой позиции незамеченным, и обязательный просмотр места работы с противоположной стороны, чтобы не нарваться на другого снайпера, потому что снайперские дуэли, бывает, длятся несколько дней. И еще множество обязательных вещей, которые и делают снайпера профессионалом. Сам подполковник Афанасьев, хотя уже много лет назад сменил автомат Калашникова на снайперскую винтовку, профессионалом себя не считал. Он был профессиональным разведчиком, он был профессиональным шифровальщиком и радистом, но не снайпером. И ничего не мог пока сказать о человеке, стрелявшем сейчас в ментовского капитана Хамкоева, потому что имел слишком мало данных. И то, что он сам, как и другие, называл человека снайпером, говорило только о том, что таков у этого человека оперативный псевдоним.