Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому да будет угодно досточтимому министру… принять настоящий меморандум к самому благоприятному рассмотрению и после того рекомендовать Его Всемилостивому Величеству применить королевское право к смягчению приговора, вынесенного данному узнику.
К меморандуму прилагалась публичная петиция в пользу Слейтера, подписанная более чем 20 000 человек.
Тем временем представители обвинения, уверенные в том, что приговорили кого следовало, распределили среди получателей награду в 200 фунтов за сведения, приведшие к аресту и приговору для убийцы мисс Гилкрист. Мэри Барроуман получила половину (эта сумма, вероятно, была сравнима с годовым доходом ее семьи), остальное раздали нескольким другим свидетелям.
Государство также занялось подготовкой к казни Слейтера. Виселица, которую перед этим на время отдавали в Инвернесс для местной казни, была доставлена на Герцогскую улицу и установлена поблизости от камеры заключенного. Слейтер с его неиссякаемым любопытством к механике, как пишет Хант, «к некоторому удивлению тюремщиков, проявил технический интерес к детальному устройству виселицы».
За двое суток до назначенного повешения, 25 мая 1909 года, как раз после распоряжения Слейтера о том, чтобы его похоронили с фотографией его родителей, министр Синклер по поручению короля Эдуарда VII изменил приговор на пожизненную каторгу. «То был любопытный компромисс, — писал впоследствии британский журналист. — Вину Слейтера сочли чрезмерной для освобождения, но недостаточной для повешения».
Слейтер узнал о смягчении приговора от одного из тюремщиков, который в памятном для Слейтера душевном порыве тайком передал ему сласти. «Если вам доведется вновь побывать в тюрьме на Герцогской улице, — так Слейтер позже напишет из Питерхеда преподобному Филипсу в Глазго, — то сообщите, пожалуйста, тому старому доброму начальнику тюрьмы, что надзиратель, давший мне три конфеты в проклятой камере после того, как мне сообщили о помиловании, получит за них три золотые монеты, когда я выйду на свободу».
До этого дня оставалось еще почти 20 лет.
В маленьком окне я вижу северное море. Здесь мы его зовем Немецким морем, и я целый день грежу о былых временах.
— Оскар Слейтер, из письма к родителям, 1914 год
Питерхедская тюрьма была построена благодаря бурным волнам Северного моря. К концу XIX века порт Питерхед стал крупнейшим китобойным предприятием, которое продавало жир, мясо и кость по всему миру. Однако терзаемое штормами море постоянно грозило опасностью как большим китобойным судам, так и небольшой питерхедской флотилии, добывавшей обычную рыбу. Конан Дойль собственноручно описал переделку, в которую попал в 1880 году вместе с командой арктического китобойного судна «Надежда»:
Как я вижу по дневнику, мы отбыли из Питерхеда 28 февраля в два часа пополудни, провожаемые огромной толпой и шумом… Мы тотчас угодили в непогоду, барометр однажды упал до 28,375 — за все мои океанские путешествия я не видел отметки ниже. Мы едва успели зайти в Леруикскую гавань[44] до того, как ураган обрушился на нас в полную силу; он был настолько неистов, что на якоре… нас сносило ветром под острым углом. Если бы он застиг нас несколькими часами ранее, мы бы точно лишились шлюпок — а шлюпки китобойному судну жизненно необходимы. Лишь к 11 марта погода смягчилась, и мы смогли двинуться дальше; к тому времени в бухте скопилось двадцать китобойных судов.
К середине 1880-х годов питерхедские власти решили, что для защиты от грозного моря городу нужен длинный волнорез. Тяжелейшую работу по вырубке камней и сооружению волнолома можно было отдать заключенным. Правда, ни одной тюрьмы в городе не было. Поэтому было решено построить ее и обеспечить тем самым круглогодичный приток рабочей силы.
Твердыня, известная во времена правления королевы Виктории как «ее величества тюрьма Питерхед», была открыта в 1888 году. «Нам говорят, что обращение в шотландских тюрьмах очень справедливое, так что ничего более страшного с тобой не случится», — с надеждой напишет Слейтеру мать в 1910 году. Она была права лишь отчасти.
Рубеж XIX и XX веков стал временем перемен не только для английской криминологии, но и для пенологии — науки о наказаниях. В XIX веке преступников считали неисправимыми, поэтому заключение несло исключительно карательную функцию; изоляция, тяжелый труд и скудный рацион были стандартом. С наступлением нового века подход стал более прогрессивным, и наиболее просвещенные тюремные начальники теперь считали тюрьму местом перевоспитания преступников. Так, в Питерхеде была библиотека, практиковались совместные занятия заключенных, существовал дискуссионный клуб, на заседании которого Слейтер передаст Уильяму Гордону тайную записку. Однако в целом в питерхедской тюрьме царила спартанская строгость, где отбывали наказания самые печально известные преступники. «Я лучше выберу немедленную смерть, чем пожизненное заключение в Питерхеде», — сказал в 1918 году шотландский революционер-социалист Джон Маклин, который отбывал там не один срок.
Главное здание тюрьмы вмещало 200 человек. Все камеры были одиночные размером примерно четыре на восемь футов (около 120 на 240 см), потолок был ниже семи футов (около 210 см) — «попросту небольшой ящик», как писал Маклин. Из мебели — гамак, прикрепленный к двум стенам, и узкая откидная железная столешница с дощатым верхом. В каждой камере было окно в 18 квадратных дюймов (около 115 кв. см) с прочной решеткой.
«Каждая камера обогревается теплым воздухом из общего зала», — писал Маклин, который отбывал в Питерхеде наказание за подстрекательство к мятежу:
Воздух в зале подогревается американскими угольными печками и проникает в камеру через две щели внизу двери. В большинстве камер зимой очень холодно, поскольку такой способ обогрева никуда не годится, а завернуться в одеяла — преступление, за которое начальник тюрьмы может перевести тебя в «специальные» камеры, одна ужаснее другой. Разумеется, преступлением может быть объявлено что угодно. Цель — сломить нервную систему узников, многие из которых доходят до крайне жалкого состояния.
Эссе Джеральда Ньюмана, еще одного узника тех времен, дает дальнейшие подробности питерхедской жизни: «Бесконечные тоскливые дни в каменоломнях, жестокое обращение, грубая и дурно поданная еда, наказание в темных камерах на хлебе и воде… Жестокий холод зимних ночей в камере, куда не проникает ни малейшей частицы тепла; знойное летнее солнце, опаляющее голову в сухом пыльном карьере, где даже зубило и молот, которыми работаешь, жгут тебе руки, а яркий свет опаляет глаза».
Во времена Маклина одежда заключенного состояла из пары грубых башмаков, штанов из «чертовой кожи», шерстяных чулок, рубахи, жилета и нижней рубашки. Зимой для работы на улице она дополнялась курткой и беретом из толстой коричневой шерсти, а также парой рукавиц. Стригли заключенных дважды в месяц, тюремный цирюльник срезал волосы почти до корней. Белье каждого, как пишет Маклин без видимой иронии, «держали в чистом и гигиеничном состоянии с помощью стирок раз в две недели». Тюремные надзиратели тоже получали особую форму. Поскольку многие из заключенных выходили на работу за пределы Питерхеда, приставленные к ним тюремщики были хорошо вооружены. С самых первых дней существования этой тюрьмы и до конца 1930-х каждому тюремщику выдавалась сабля, до конца 1950-х многих также вооружали винтовками. «Клинки вовсе не походили на декоративные опереточные, — писал шотландский журналист Роберт Джеффри. — Для безоружного человека вероятность того, что его полоснут лезвием по груди, была весомым поводом к послушанию, и стражи это знали». В эту тюрьму, находящуюся в 180 милях к северо-востоку от Глазго, Оскара Слейтера доставили 8 июля 1909 года. В течение следующих 18 с половиной лет он будет известен как заключенный 1992.
