Я долго раздумывала, что ответить Мэтту, и теперь уже почти пора на автобус. Решаю заскочить в туалет. Выйдя из кабинки, останавливаюсь. Я к этому не готова. Дома зеркала завешены, а здесь на меня смотрит мое отражение. Робко делаю шаг вперед. Пальцы тянутся к зеркалу. Трогаю губы, которые дрожат от усилия не заплакать, широко распахнутые блестящие от слез глаза. Наклоняюсь и упираюсь лбом в лоб зеркального двойника. На меня глядит совершеннейшая незнакомка. Я ощущаю мучительную боль в груди и с отчаянием думаю, что никогда не привыкну.

Дверь распахивается, входит девушка. Я выпрямляюсь. Мои черты в зеркале снова поменялись. Колени подгибаются, и я хватаюсь за раковину. Девушка щелчком открывает пудреницу и водит кисточкой по лоснящемуся носу. Когда-то и я проделывала это не меньше трех раз на дню. Она отходит назад, оглядывает себя и улыбается. От взгляда на нее разрывается сердце. Выдавливаю на руки мыло и тру, а когда девушка исчезает в кабинке, прижимаю ладони к зеркалу и размазываю зеленое скользящее мыло по стеклу, как будто от этого сама исчезну. В конце концов на месте изображения остается призрачная клякса, и я бессильно роняю руки. Сбоку по-прежнему видно отражение кабинки, но меня нет, как будто я и не существовала вовсе. Это, как ни странно, утешает.

Вернувшись к столику, накидываю пальто и оборачиваю шарфом шею. За окном сгущаются сумерки. Семья ушла, под стульями детей – крошки от чипсов.

Собираюсь допить холодную гущу латте и тут замечаю, что мое имя на стакане перечеркнуто черным маркером, а рядом написано другое. Одно-единственное слово. Стакан выскальзывает у меня из рук, карамельная жидкость лужицей растекается на полу. Я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума. Это какая-то ошибка. Не могу оторвать взгляд от стакана. Отчаянно надеюсь, что это мое воображение сыграло со мной злую шутку и я сейчас снова увижу имя «Элисон». Но нет. Стакан упирается в ножку стола. Кидаюсь к двери, налетаю на столик, острый угол которого вонзается мне в бедро, и расплескиваю чей-то чай. Спотыкаюсь, рука машинально хватается за сидящего за столиком. Обретаю равновесие и снова бросаюсь к выходу. Не останавливаюсь извиниться, вытереть лужу или заплатить за капающий на пол чай. Перед глазами туман, в сердце поднимается темная паника. Голос прошлого шепчет на ухо, обдавая меня холодным гнилым дыханием.

На стакане жирными черными буквами написано «Сара».

Последние события уже не кажутся случайностью. Пальцев одной руки хватит, чтобы сосчитать тех, кто знает мое настоящее имя. Элисон я стала позже, гораздо позже. Когда все это случилось и моя семья переехала, убегая от прошлого и самих себя. Поспешно выходя из кафе, я бросаю взгляд через плечо, пробегая глазами море лиц, отчаянно стараясь хоть кого-то узнать, понять, кто меня преследует. Все здесь – незнакомцы.

Значит, кого-то я тут все-таки знаю.

Эли. Я все еще зову тебя Эли. Почти невозможно думать о тебе как о Саре, и по выражению ужаса и паники на твоем лице я понял: за многие годы ты почти убедила себя, что ты – не она. Ты – кто-то другой. Хороший кто-то. Но это ложь, которую ты твердишь себе, чтобы спокойно спать ночью. Сколько ты вытеснила из памяти! Мозг защищает нас от тяжелых воспоминаний, но реальность всегда с нами, под тонким слоем полуправды, столь же хрупкой и непрочной, как ты сама.

Ты налетела на мой столик, потеряла равновесие и, чтобы не упасть, схватилась за мою руку. Я думал, все пропало… Сколько ни читаю о твоем заболевании, никак не привыкну. Просто непостижимо, что ты так близко – и не узнаешь. Ты не узнала. Ты на самом деле не различаешь людей. Меня кольнуло сочувствие, когда я понял, каким пугающим и шатким представляется тебе мир. Какая ты беззащитная. Это до того, как ты отпустила мою руку и убежала, не извинившись, не предложив вытереть стол.

В этом ты вся, верно?

Ты распахиваешь дверь и трусливо удираешь. Лихорадочно оглядываешься, ища утешения у лиц, которые меняются всякий раз, как ты отводишь глаза. Я доедаю поджаренную булочку с изюмом, масло течет по подбородку. Ты поворачиваешь налево. Вытираю жирные пальцы о салфетку. Благодарю девушку за прилавком – я-то помню о манерах – и спешу за тобой.

В последний час перед закрытием магазинов в городе царит истерия. Бумажники, пухлые после первой с Рождества зарплаты, покупатели, спешащие убрать в сумку выгодное приобретение. Или истерия только у меня? С трудом прокладываю путь сквозь неспокойное людское море.

Сара. Меня так давно не называли этим именем, что я почти забыла, кто я, но два слога вцепились знакомыми пальцами, и я снова во власти прошлого. Щеки пощипывает от холода и слез. Не знаю, плачу я по себе нынешней или прежней. Шум машин, брызгающих грязью, приглушен до слабого шепота, а голос в голове опять и опять выкрикивает мое утраченное имя. Сара, Сара, Сара. Только я не она, не она. Я – Эли. Поймав свое отражение в витрине, вижу, что не похожа ни на Эли, ни на Сару. Я больше не знаю, кто я. Давление в голове нарастает, в сознание врезается осколок воспоминания. Крик. Вопль. Я знаю, знаю, что ты сделала. Плач. Мольба. Пожалуйста. Чьи-то руки. Боль. Чернота. Ты все это заслужила. Надежда, что та суббота, незнакомец, нападение были случайностью, рассыпается в прах. У тебя руки в крови. О господи, что я сделала? Что на этот раз?

Поворачиваю налево, в пешеходную зону. Уличный музыкант перебирает струны гитары. У ног блестит мокрый от дождя, скатанный в рулон спальный мешок. В промокшей насквозь кепке несколько желтых монет. «Will You Still Love Me Tomorrow?»[3] Джерри Гоффина и Кэрол Кинг. Я резко останавливаюсь. Папа обожал эту песню. Напевал ее маме, обняв за талию, когда она мыла посуду. Ее руки были по локоть в мыльной пене, пахло ростбифом. Она по-прежнему любила его после того, что он сделал? Я никогда не узнаю, и от этого больно. Нас с музыкантом со всех сторон обтекают покупатели. Они помахивают пакетами и отводят глаза. Я нащупываю кошелек и достаю бумажку в десять фунтов. Нерешительно протягиваю. Не хочется класть в кепку – мгновенно унесет ветер, вместе с моими воспоминаниями и болью. Встречаюсь взглядом с музыкантом. Он поет: «Will you still love me tomorrow?» Наши пальцы соприкасаются, и между нами пробегает… Что? Вопрос? Молчаливое понимание? Машинально отступаю. Вдруг сознаю, что это может быть он, Юэн, человек, который на меня напал. Который думает, что меня знает.

Резко разворачиваюсь и кидаюсь в толпу, как будто, слившись с ней, избавлюсь от чувства потерянности и одиночества. Как будто, если долго притворяться, я стану как они. Как будто достаточно всего лишь притвориться. Но ведь я притворялась многие годы. А теперь все разваливается. Точно так же, как разваливаюсь я после почти безнадежной попытки себя склеить.