– А, так, значит, я просто подвернулся тебе под руку, – догадался Мартин. Сколько же цинизма он вложил в эти слова!

– Нет! – воскликнула девушка, но было уже поздно. Мартин, психанув, уже выскочил из машины и теперь стоял ссутулившись, засунув руки в карманы, и угрюмо смотрел вдаль.

Николь в отчаянии тоже поспешила вон из машины.

– Нет! – повторила она настолько убедительно, что он обернулся. – Ты не первый попавшийся… Со мной такого никогда не случалось. Кроме тебя, никто не смог разбудить во мне стольких чувств.

По его кривой усмешке Николь поняла, что неточно выразилась. Физиология здесь ни при чем, все намного глубже, так и вертелось у нее на языке, но ей не хватило духу поправиться.

– Ага, значит, у Дэвида просто-напросто ничего не вышло.

У Николь защемило сердце от чудовищного чувства удовлетворения, послышавшегося в голосе Мартина. Ей стало ужасно грустно и обидно от мысли, что именно обрадовало его: в постели Николь не было ни с кем так хорошо, как с ним. Мартин просто возликовал, узнав, что он первый и единственный, кто смог разбудить в ней женщину, и только вместе с ним она достигала райских высот прекрасного, полного страсти, чувственного упоения.

Николь стало отчаянно жаль себя. Только сейчас до нее дошло, почему она так противилась встретиться с ним вновь. Где-то на подсознательном уровне, совершенно не подвластном рациональному мышлению и как бы отдаленном от нее, в ней жило ощущение, что ее чувство к Мартину совершенно особенное и не имеет ничего общего со всем тем, что было раньше. Всякий раз, объясняя Дэвиду свой отказ выйти за него замуж, Николь постоянно твердила о божественной искре любви, которая так и не стала пламенем.

Но в случае с Мартином возникла не искра, а страшный, всепоглощающий пожар, обративший в пепел все ее принципы и мораль. Это какое-то наваждение под воздействием неведомых магических чар, которые, наверное, давно-давно так же околдовали и Одиссея и продержали в своем плену на острове в течение семи лет. У любви нет логики и рассудка, она проносится как вихрь, сметая все на своем пути.

Но даже не догадываясь ни о чем, какая-то сила удерживала ее от встречи с ним. Теперь все встало на свои места – она просто боялась собственных чувств, а еще больше узнать, что Мартин равнодушен к ней.

– Ну так что? – тихо спросил Мартин все с тем же отчуждением. – Я насчет Дэвида, – подсказал он, видя растерянность Николь, не сумевшей сразу уловить суть вопроса.

– Он… повел группу подростков в горы… Там и произошел несчастный случай… – Ей стоило неимоверных усилий продолжить. – Он упал и сильно расшибся…

Мартин подошел, взял ее за руку, и она почувствовала, как через его теплые пальцы от него потекла к ней живительная энергия, так необходимая ей сейчас.

– Вот почему, когда позвонили, я должна была уехать!

Слезы душили ее. Ей очень хотелось, чтобы он понял и прекратил эту пытку. Мартин сжал ее руку, давая понять, что дальнейшие объяснения излишни.

– Он… он умер за час до того, как я приехала в больницу. Мне даже не удалось попрощаться с ним и попросить у него прощения…

– Прощения… за что?

– За то, что не смогла полюбить его так, как он хотел. – Голос Николь стал совсем грустным. – Я тогда испугалась, что виновна в его смерти… что он сделал это умышленно.

Ну вот, теперь все позади… Первый раз за весь год она осмелилась высказать вслух свои самые страшные догадки.

И снова тишину ночи взорвало грязное ругательство Мартина. Он обнял ее за плечи и встряхнул.

– Нет, Николь! Ты не должна так думать! Разве не твои слова, что это был несчастный случай.

– Но он так меня любил!

Мартин помрачнел, его взгляд стал тяжелым и холодным.

– Это не любовь, а самое настоящее чувство собственничества, желание быть хозяином другого человека, безраздельно владеть им…

В его лице вдруг появилась какая-то задумчивая грусть и отрешенность.

– Именно так Калипсо вела себя с Одиссеем – как с заключенным.

А Мартин называл ее Калипсо. Вот, значит, как он расценивает их отношения? Заточение, из которого он стремится освободиться?

– Просто я хотела, чтобы Дэвид знал, что он не был мне безразличен. – Ведь по-своему она любила его, правда, не так, как Мартина, но все же очень дорожила им.

– Он знал! – Мартин взглянул ей в глаза и порывисто схватил ее за руки, будто пытаясь через прикосновение передать ей свою уверенность. – Он должен был знать…

– Да… должен был.

Николь почувствовала, как его решимость стала передаваться ей, согревая, ослабляя так долго мучившую ее боль, которая, как теперь она поняла, омрачала их отношения с Мартином, выставляя все перед ней в искаженном виде.

– А ты прав… его чувства нельзя назвать любовью…

Сейчас она уже без труда разобралась в этом, ибо теперь с легкостью отличала истинное чувство от мнимых иллюзий. Когда любовь поселяется в твоей душе, она, как воздух, переполняет тебя. Краски мира вокруг становятся светлей и радужней при одной только мысли, что на свете существует тот, единственный и неповторимый… И если по-настоящему любишь человека, а твои чувства не нашли взаимности, в тебе ни на секунду не возникнет эгоистического желания силой удерживать его. Ты пожелаешь ему счастья и отпустишь с миром. Вот это-то и не было дано Дэвиду. Кто знает, как еще обернется с Мартином, и вдруг ей самой придется пересиливать себя?

Николь никогда еще так остро физически не воспринимала присутствия Мартина, как в этот момент. Вот он стоит перед ней, такой высокий, сильный; их лица настолько рядом, что едва не соприкасаются. На нее вдруг нахлынул необычайный прилив нежности, отчего ей даже сделалось страшно. Нет, эта неизвестность убивает меня, дальше так невозможно, подумала она.

– Мартин, а ты любил когда-нибудь? – неожиданно спросила она.

Он запрокинул голову и уставился в небо, усеянное звездами.

– Любил? – эхом отозвался он, словно впервые услышал это слово. – Что ты спрашиваешь. Откуда мне знать, что это такое? Пустая фантазия… иллюзия, выдуманная человеком… – Мартин покачал головой, потом потряс для верности и отвернулся. – Не знаю… – как-то странно задумчиво продолжил он.

Казалось, сердце у Николь упало в пятки. Ведь она дала ему шанс, сделала все, чтобы помочь ему хоть немного открыться, сказать о своих чувствах, если они, конечно, есть. Если бы у нее появилась такая возможность, она бы уж точно не отступилась и искренне призналась в любви к нему. Очевидно, Мартину нечего сказать.

Но неужели ей недостаточно того, что уже было сказано? Неужели не ясно, что она ему безразлична и может довольствоваться только его сексуальным влечением к ней, которого он не скрывал и не скрывает? Может, когда-нибудь это и перерастет в нечто большее. Надо же быть полной дурой, чтобы тешить себя слепой надеждой! Столько вопросов, и ни на один не нашлось ответа. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что не вынесет разлуки с ним, и поэтому решила любыми путями удержать Мартина и, как нищий радуется объедкам с барского стола, принять даже то малое, пусть самое унизительное, что он сможет предложить.