– К доктору, Артем, – покрутил головой Павел, – к доктору немедленно. Ну, послушай, – заныл он жалобно, – хорошо, не буду спорить, я сегодня верю даже в козлицу на метле. Но нам какое дело до чужих оргий и ритуальных обрядов? Я в Россию, между прочим, хочу. Домой. У меня жена рожать собралась – пушкой не остановишь…

Он сел на подозрительный стул, обхватил затылок обеими руками, нагнул голову и потрясенно замолчал. Артем тоже уныло безмолвствовал.

– Не понимаю, – проскулил Фельдман, поднимая голову, – как картины могут чего-то источать. Я не отрицаю, просто не могу постичь разумом. Как их заряжают – они же не аккумуляторы…

– Выходит, аккумуляторы, – пожал плечами Артем. – Ты задаешь вопросы, ответы на которые известны только посвященным. Как священник святит воду, объявляя ее святой? Почему иконы мироточат? Почему под куполом христианского храма воздух абсолютно чистый, без микробов, хотя шастают туда и нищие, и забулдыги?

– Плавящийся воск убивает заразу, – буркнул Павел.

– Или дух святой, – Артем улыбнулся посредством нешуточного мускульного усилия. – Сатана вторая высшая сущность, он равен Богу по могуществу, он может откалывать аналогичные штучки.

– Я слышал, что Бог специально создал Дьявола, – проворчал Павел, – и, в принципе, может в любую минуту его аннулировать.

– Но почему-то этого не делает, – ухмыльнулся Артем. – Насчет того, кто кого создал – вопрос сложный.

– То есть бежать ты не хочешь, – Павел вскинул голову.

– Почему же не хочу, – удивился Артем. – Мечтаю, аж зубы сводит…

План побега вонял, как выгребная яма. Но страх уже окончательно прибрал под себя. Желание только одно – вырваться. Пусть временно, на свежий воздух. В коридоре никого не было, даже Оскара, который настолько намозолил глаза, что становился частью антуража. Горела тусклая лампочка. По изрытой морщинами стене сползала жирная слизистая капля. Воздух дрожал, казалось, стены колышутся.

– Призрачно все, – подумав, заключил Фельдман. – А где наш кормилец и поилец?

– На шабаше, – пробормотал Артем. – Все они там.

– Хм, хорошая примета. Обещает благо-препятствующие обстоятельства…

– Благоприятствующие, – поправил Артем, лов себя на мысли, что первое слово как-то более подходящее. Он автоматически переставлял ноги, Павел озирался через каждые десять шагов и шипел, чтобы не отставал. Пот хлестал со лба, заливал глаза, кожа горела, как будто он весь день провалялся на солнце. Проплывали пустые коридоры, крутые повороты, за которыми их встречала то темень, то рассеянный холодный свет. Миазмы в воздухе густели, пробиваться через них приходилось буквально с физическими усилиями, а самого воздуха становилось катастрофически мало.

– Все ушли в реинкарнацию… – бухтел Павел. – Да хоть в реанимацию, нам-то какое дело…

Не встретить бы никого, не встретить бы… – стучали молоточки в голове.

– Сейчас пригнись, – прошептал Павел. Он машинально принял позу грибника перед долгожданным боровиком. – Ниже… – зашипел Фельдман. – На корточки падай, отмоешь потом свои лапки. Делай, как я…

Они буквально проползли под камерой слежения, перед которой горела мутная лампочка, озаряющая поворот.

В дальнейшем этот фокус пришлось повторить еще несколько раз.

– А теперь внимание, – возвестил Фельдман, – можешь залиться слезами счастья, но очень тихо. Выходим на галерею.

Этот проход Артему еще не приходилось осваивать. Они стояли в узком коридоре. Далеко за спиной мерцала лампа, очерчивая контуры приземистой железной двери. Из узкой вентиляционной отдушины, расположенной справа над головой, тянуло сыростью. Вместе с запахом доносился монотонный гул – словно люди разговаривали где-то вдали, позвякивал металл, тянуло горьковато-мясным – ароматно, раздражающе.

– Готовят, сволочи, – Фельдман шумно потянул носом. – Баранинка, свинина. Пировать будут, упыри проклятые…

Вспомнился анекдот: «Винни, а правда, что к тебе приезжают родственники, а ты еще ничего не готовил? – Что, Пятачок, страшно?»

Фельдман осторожно потянул дверь. Она открылась практически бесшумно.

– Двигай, тормоз… – он вздрогнул от волны горячего страха, испускаемой приятелем. – Осторожнее, там несколько ступенек…

Они выползали на галерею, украшенную колоннами и мозаичным узором на высоком потолке. От такого количества свежего воздуха немудрено было задохнуться. Меры предосторожности оказались не напрасны: Фельдман тихо ахнул, прижал Артема к сырым ступеням:

– Не дыши…

Послышалось шуршание войлочных подошв, и через несколько секунд мимо вжавшихся в стену беглецов проследовали две фигуры. Вероятно, патруль. Лиц не видно, длинные ниспадающие одежды, перевязанные в поясе. Люди двигались неторопливо плечом к плечу – как бы и не шли, а плыли, причем в воздушной подушке имелись незначительные недоработки.

– Киборги какие-то, – с ненавистью выдохнул Артем, когда шуршание смолкло в пространстве.

– Зомби чертовы, – выругался Фельдман. – Да мы играючи их уделаем в несколько ударов, ты что, приятель? Просто шуметь не хочется…

В темноте они могли двигаться относительно безопасно. Вряд ли здешняя система слежения была настроена на ночное видение. Хотя кто ее знает… Они скользили навстречу сквозняку. Между колоннами – густая чернь, ночь темна, как в южных широтах, не видно ни скал, ни звезд на небе. Только ветер дует порывами где-то на «пленэре». Он интуитивно угадал знакомое место – проход на террасу, а дальше неизвестность, но Павел и в ней успел наследить. Он юркнул между колоннами, предупредив о новом спуске. Что-то скрипнуло, потащилось в сторону железо… Он всматривался в черноту до рези в глазах. Неспроста в этом «заманчивом» уголке такая темень. Не могут быть в Восточной Европе такие черные ночи. С трудом он различал очертания скал, расплывчатую зазубренную грань между каменной грядой и небом. По-хорошему (если не по-плохому) под ногами должна разверзнуться пропасть. Воистину, призрачно все…

– Слушай и внимай, – заухал филином Павел. – Здесь обрывается пропасть – ух, как высоко… но в камне проделан желоб и вставлена прочная лестница. Развернись на сто восемьдесят, держись за перила. Будь посдержаннее в выражении эмоций, не ори от страха, спускайся за мной, но осторожно, а не то придет перевозчик Харон. Если оборвешься, я не виноват… Ух, е… – что-то стукнуло, Павел ахнул (хорошо, что не на все урочище), но, слава Создателю, крик не сделался затухающим. Чтото загремело, треснуло, ругнулось весьма по-русски, – Представляешь, я чуть не o6opвался, – взволнованно сообщил Павел. – Отвлекся на инструктаж некоторых бестолковых… – можно представить, сколько ведер пота стекло с Фельдмана. – Как ты думаешь, приятель, мы еще долго будем такими… смертенепроницаемыми? Я хочу сказать, смертестойкими…

Потрясение отпустило, через несколько мгновений он уже тихо напевал: «Вечный покой сердце вряд ли обрадует» и отважно спускался. Артем вцепился в холодные перила. От них исходила прерывистая дрожь…