– Уверена, что мне ничего о том не известно, – сказала Эстер.

«Уверена, что мне ничего о том не известно». Так она выразилась. В этом слышится, словно человек говорит в малость расстроенных чувствах. И, думаю, Эстер расстроена. Но не из-за меня, нет, я так не считаю. Я уловила, что выражать сомнения в правильности действий моей мамули не ее любимое занятие.

Мне и самой это не очень-то нравится, только для меня это скорее дело жизни.

– А что, если она помчится в Индепенденс разыскивать меня?

– Если отправить записку по почте в день нашего отъезда, то ко времени, когда она ее получит, мы уже будем на обратном пути.

– А-а. Ладно.

– Это, похоже, единственное, что можно сделать по-человечески. Сообщить ей, что с тобой все в порядке.

С минуту я подумала, не воспримет ли моя мать это как нечто бесчеловечное. Наверное, а? Только у меня сердце закололо от таких мыслей. Так что вскоре я оставила их.

У Виктора есть собака. Помесь немецкой овчарки и колли. Не бордер-колли, какие сейчас у всех в моде, а настоящей старомодной колли типа киношной знаменитости Лесси[12]. Это заметно по форме морды, очень узкой и длинной. Но и на немецкую овчарку пес тоже похож.

Звать его Джекс.

Виктор забыл уведомить Эстер, что Джекс тоже едет.

Думаю, он счел это само собой разумеющимся. Едешь куда-то с ночевкой – бери пса с собой. Нельзя же его просто одного дома оставить на такую пропасть времени. По-моему, он считал: «С чего бы это кому-то возражать?»

Теперь – с точки зрения Эстер. Люди, сидевшие в концлагерях, обычно не в ладах с собаками. Может, будь собачки йоркширами или чихуа-хуа, все не было бы так плохо. Но немецкая овчарка может вызвать неприязнь.

Мы уже стояли около машины Виктора, когда до нас дошла (то есть в чисто зримом виде) новость о том, что Эстер придется совершить путешествие в компании с Джексом. Вон он, говорю, на заднем сиденье устроился. Так что дело было вполне очевидное.

С меня стало бы лелеять глупую мысль, будто хуже уже быть не может, но Виктор распахнул заднюю дверцу своей машины (ладно-ладно, машины своей матери), предлагая Эстер садиться. Вы ж понимаете. Рассчитывая, что та будет сидеть сзади. С Джексом.

Думаю, когда Виктор возит Эстер по городу, она сидит сзади. А Джекс сидит дома.

Не в силах точно описать выражение на лице Эстер. Виктор его не заметил, потому как к этому времени уже укладывал наши пожитки в багажник. Эстер на меня цыкнула, и я быстренько уселась на заднее сиденье. Джекс лизнул меня в ухо.

Тут Виктор подошел, закрыв багажник, и сказал:

– Э-э, нет, Виде полагалось сидеть впереди, со мной.

– В таком случае, – спокойно заметила Эстер, – пес уместится в багажнике.

Довольно долго мы все переглядывались. Даже Джекс всматривался нам всем в лица. По-моему, он уловил душок беспокойства. Псы на такое мастера.

Мне всегда хотелось собаку, но мамуля считала, что я подцеплю от нее какую-нибудь смертельную заразу. Что глупо, ведь другие люди жуткие рассадники болезней, зато от собаки человек мало что может подцепить. Кто-то из моих врачей даже сказал матери об этом, только она крепко вбила себе в голову мысль, что собака – это опасно, и выбить ее оттуда мне не удалось.

Думаю, я понимаю, что случилось с моей матерью. По-моему, она запустила машину для содержания меня в порядке, да только не сообразила ее выключить. Вроде как, когда ты запускаешь компьютерную программу, а она потом зависает, перестает отвечать и ты никак не можешь из нее выйти. Пользователю от этого очень тяжко. Но в нашем случае я не уверена, ей или мне.

Обеим, думаю.

Однако все равно она мне мать. Тут Эстер права. Так что я подумала и решила, что пошлю ей красивую открытку из Индепенденса. Тогда, по крайности, ей не придется горевать, думая, что я послала весточку Эстер, а ей нет.

И я точно хочу отправить открытку и Ричарду, потому как все время думаю о нем и хочу, чтоб он знал.

Ого! Я и вправду далеко отклонилась, не находите?

Вкратце. Эстер села впереди. И Виктор этому не обрадовался. Думаю, на самом-то деле он предвкушал, как будет болтать со мной на всем пути. Впрочем, он старался. Вначале. Только мне из-за дорожного шума и прочего приходилось все время просить его повторить, что он сказал. Так что через некоторое время он замолк и погрузился в раздумья.

Всякий раз, поднимая взгляд, я видела, как он смотрит на меня в зеркальце. Видела сзади его длинные черные волосы, казавшиеся чересчур густыми, жухлыми и даже чересчур черными для настоящих. Смотрела я на них и думала: он, должно быть, их красит для большего сценического шика. Парень явно под панка-гота косит. Это я определила по его колечку в носу и очень тяжелым ботинкам с высокой черной шнуровкой, а еще по тому, что он даже в жаркую погоду носил черную шинель. Уверена, волосы черным по своему выбору выкрасил. Но потом я увидела в зеркальце его глаза: они тоже были черными или, по крайней мере, вполне темными, чтоб сойти за карие, тогда-то я и решила, что, может, это его натуральный цвет.

Был он до того высок, что буквально упирался макушкой в верхнюю обивку, продавливая ее выше, что казалось довольно неудобным. Интересно, в его собственной машине верзиле удобнее? Наверное, так.

Эстер то и дело оглядывалась через плечо, убеждаясь, что Джекс по-прежнему лежит и не собирается ни трогать ее, ни обнюхивать, ни еще что. Она заставила дать слово, что я стану держать пса от нее подальше, и я торжественно поклялась, только, думаю, это не очень-то ее успокоило.

Получалась весьма стоящая поездка.

Езда в машине нагоняет на меня сон. Всегда нагоняла, еще с тех пор, как я была малышкой. И, думаю, уж в этом-то я и вправду никогда не вырасту. В общем-то, по словам моей матери, есть и еще кое-что, но по большей части все оно связано с тем, как я сплю. Сплю я, как дитя, может, как раз поэтому мать считает себя вправе обращаться со мной так, будто я действительно ребенок. Мне это, по правде, не кажется справедливым, ведь сплю я всего одну треть времени и, кроме того, чаще всего она обращается со мной, как с ребенком, когда я бодрствую. Насколько мне известно, я хочу сказать.

Опять-таки, если она относится ко мне, как к малышке, когда я сплю, то мне этого знать не дано.

По-моему, я опять в сторонку ухожу.

А всего-то и пытаюсь сказать: я уснула.

Когда проснулась, Джекс спал, улегшись головой мне на колени, я же спала, перегнувшись вбок, головой на его спине. Я выпрямилась и потянулась, в глаз мне попал собачий волос, и я отлежала какие-то мышцы у себя в боку: они потом чуть не всю поездку дергались, и было больно, – впрочем, думаю, лучше мне быть поосторожней и не отвлекаться опять.