– Это лагерь смерти.

– Будем надеяться, что нет, – возразила Эстер. – Отправить человека в лагерь смерти значило похоронить его.

– Ой. Вечно я путаю. А как же тогда правильно?

– Лагерь интернированных.

– А-а. Одно слово, а сколько оно меняет.

– Не так много, – сказала Эстер. – Не так уж и много меняет одно слово. Уверена, там много народу похоронено. А кроме того, и это слово тоже неверное. На самом деле это был не лагерь интернированных. Это просто говорят так, когда хотят, чтобы звучало получше, чем оно есть на самом деле. На самом деле это был концлагерь.

Я еще немного поразглядывала свой кусок поджаренного хлеба. Никогда еще не было у меня такой уверенности, что я не хочу есть. Все ж я откусила кусочек, выказывая отзывчивость.

– Но людей там не убивали.

– Нет, насколько нам известно, не убивали. Я и не говорила про лагерь смерти. Я сказала, что это был концентрационный лагерь. Когда людей сгоняют в кучу и заставляют всех жить один на другом – это значит, что их концентрируют.

– Да. Наверное, это так и есть. Вы уверены, что хотите поехать именно туда?

– О, да. Очень уверена.

– Просто я думала, что если собираешься съездить всего в одно место, то потом захочется побывать в другом месте, на самом деле чудесном.

– В этом лагере до сих пор содержатся в заключении невинные японцы?

По-моему, она знала, что нет. Она произнесла это так, словно знала. Словно хотела, чтобы я это вслух подтвердила.

– Нет. Нет, этих несчастных людей выпустили давным-давно.

– Стало быть, это место окажется чудесным, – сказала Эстер.

Впрочем, тут такое дело. Есть одна маленькая деталь.

Эстер машину не водит, я – тоже. Вот и возникает небольшая загвоздка. Сообразить, как нам обеим попасть в Манзанар.

– Я подумывала позвать Виктора, – сообщила Эстер. – И выяснить, не станет ли он нашим водителем на время путешествия.

– Виктора, который возит вас к врачам на прием?

– Да, но, думаю, он не согласится.

– Почему это?

– Потому что я, по правде говоря, не могу позволить себе платить ему столько, сколько и впрямь стоит подобное путешествие. Чтобы добраться в один конец, потребуется часов шесть-семь. Нам придется остановиться где-то на ночь. Таких денег, какие я ему плачу за час, у меня нет. Но спросить я могу.

Тут я малость надулась. И большую часть дня оставалась обиженной. Почему – объяснить не могла.

Зато теперь собираюсь написать, почему, ведь, по-моему, для этого книжка и предназначена.

Думалось: если Виктор скажет «да», тогда Эстер незачем будет брать меня с собой. С ней Виктор будет.

Ненавижу, когда меня оставляют за бортом.

Хотя вам может показаться, будто пора мне к такому и привыкнуть.

– Виктор возьмет нас, – сообщила мне Эстер в тот день попозже.

– Нас? – переспросила я.

– Ты не хочешь ехать?

– Я-то хочу. Только я же вам не нужна. У вас Виктор есть. Так что вы не будете путешествовать одна.

Думаю, Эстер уловила, что я немного надулась. Я этого скрывать хорошенько не умею. Думаю, это связано с общим правилом: никогда не врать.

– Во-первых, – сказала она, – если тебе захочется поехать, то всегда считай, что ты приглашена. Во-вторых, мне нужно, чтоб ты поехала. Думаю, ты – причина, почему Виктор пойдет на такое.

– Как я могу быть причиной?

– Это ты мне скажи, – хмыкнула Эстер. – Я только знаю, что поначалу он считал, что не сможет. Боялся, что в таком протяженном путешествии у него машина сломается. И еще не хотел так надолго отрываться от своего оркестрика.

– У Виктора группа есть? – удивилась я. Понимая, что я всего лишь помогаю сменить тему в разговоре. Но, с другой стороны, такова уж я есть. Верно?

– Очевидно, есть. Но потом я упомянула, что ты едешь с нами, и он с ходу заявил, что поменяется машинами с матерью, а деньги с меня возьмет только за горючее.

– Хмм, – вырвалось у меня.

С Виктором я раз-другой встречалась – на ступеньках. Когда он поднимался забрать Эстер к врачу или еще зачем-то. Мне он показался странным. Особого внимания я не обратила.

– Что ж. В таком случае, думаю, я должна ехать.

Изо всех сил постаралась не выдать себя улыбкой. Потому как, по правде, я очень хотела поехать.

Только я собралась пожелать Эстер спокойной ночи и сообщить, что я отправляюсь в кроватку (на диван, вообще-то, ведь, кажется, я ясно дала понять, что нормальной второй кровати у Эстер не было), как она сказала:

– Я написала записку, чтобы отправить ее твоей маме по почте.

– Зачем вам это, Эстер?

– Затем, что она твоя мать. Материнство – это весьма священная обязанность. Сама я этого не знаю, поскольку детей у меня нет. Зато у меня была мать. Так что в этой мере мне известно. Как бы она ни справлялась с этой обязанностью, ей все равно необходимо знать, что с тобой все хорошо. Вот я и сообщила ей, что ты в порядке. Сообщила, что от тебя дошел слух. Что правда. Слух дошел от тебя до меня. Верно?

– Где же я, как вы сообщили?

– Написала, что ты прислала мне открытку из Индепенденса, из Калифорнии. Подумала, что это весьма близко к истине. Потому как ты попадешь и в Калифорнию, и в Индепенденс очень скоро.

– А-а, – произнесла я. Или, если нет, то: – Ой, – что-то очень в этом духе.

– Мы отправляемся послезавтра, – сказала Эстер.

– Почему не завтра?

– Я подумала, что лучше выехать в среду, потому что твоей мамы не будет дома. Как я понимаю, тебе не хочется столкнуться с ней на лестнице. И я совсем не желаю, чтобы она узнала, что ты жила тут. Боже правый, мне нипочем не услышать, чем бы это кончилось. Итак, в среду утром. В этот день она ездит в группу помощи потерявшим детей.

Молчание, во время которого я подсчитываю, сколько всего делает последнюю фразу Эстер странной, удивительной и весьма во многом лживой.

– Моя мать ездит в группу помощи потерявшим детей?

– Так она говорит.

– Разве группа главным образом не для матерей, у кого пропали дети… ну, понимаете… дети?

– Такая мысль напрашивается, – кивнула Эстер.

– Вы считаете, она лжет и говорит им, что я младше, чем я есть? Или вы считаете, что ей делают особое исключение, потому как все эти годы я жила, словно маленький ребенок?