В своем прошении о гражданстве Визенталь написал, что хочет жить в Австрии, чтобы работать по своей профессии, и что один австрийский предприниматель уже купил у него два строительных патента. (Проблема состояла в том, что полученное им в Польше звание инженера в Австрии не признавалось и по закону он не имел больше права писать его перед своим именем; до конца своих дней он вынужден был указывать это звание только после имени.)

Трудности с получением австрийского гражданства были связаны, по-видимому, с информацией, содержавшейся в отчете, составленном в 1950 году австрийским Министерством внутренних дел, где говорилось, что Визенталь создал разведывательную организацию, работающую на израильское консульство, что он, возможно, работает также на французов, что его подозревают в контрабанде валюты и что он к тому же участвовал в драке с другими евреями. Однако в то время у Визенталя были уже хорошие отношения с местным истеблишментом и ему удалось заручиться поддержкой опытного политика, члена консервативной Народной партии (которую Визенталь поддерживал) губернатора Верхней Австрии Генриха Гляйснера. До присоединения Австрии к Германии Гляйснер был противником нацизма, и, когда нацисты вошли в Австрию, его посадили в концлагерь. Однако через некоторое время он был выпущен, после чего, по-видимому, вступил в нацистскую партию и даже стал директором завода, принадлежавшего СС. Таким образом, у него были весьма убедительные причины всячески выражать Визенталю свое восхищение и оказывать ему помощь. Отношения Визенталя с этим могущественным человеком свидетельствуют о том, как сильно изменился его статус с тех пор, как он вышел из Маутхаузена.

Таким образом, даже после Холокоста и создания Государства Израиль сионизм Визенталя остался таким же, каким был до войны, когда он жил во Львове. Сионизм для него был всего лишь чувством общности судьбы с другими евреями, формой всемирной еврейской солидарности и включал в себя также необходимость поддерживать Государство Израиль, однако он не считал сионизм практическим указанием в этом государстве жить. Сионистом он продолжал называть себя до конца своих дней, но с годами все больше и больше склонялся к мысли, что историческая миссия евреев состоит в том, чтобы жить в разных странах, включая Австрию, напоминать человечеству о моральных ценностях и делать все возможное, чтобы мир стал более совершенным.

Будучи евреем, Визенталь – в соответствии с Законом о возвращении – мог получить израильское гражданство в любой момент, но он хотел жить не в Израиле, а в Австрии. «Что мне там [в Израиле] делать, если я поставил своей целью охотиться за нацистскими убийцами?» – написал он много лет спустя и добавил, что сам факт его присутствия в Австрии не дает нацистам спокойно спать по ночам.

Как-то ночью, в сентябре 1947 года, Визенталь проснулся от сильного стука в дверь. Оказалось, что два ветерана партизанского движения пришли сообщить ему, что нашли место, где прячется Эйхман. Они жили в большом центре для перемещенных лиц «Адамонт», ждали, пока подвернется случай уехать в Палестину, а тем временем зарабатывали на жизнь торговлей на черном рынке.

Это было в неделю, предшествовавшую еврейскому празднику искупления Йом-Кипур, и верующие искали кур для совершения обряда «капарот», но в ту пору в Австрии был продовольственный дефицит, и раздобыть кур оказалось непросто. Рынок яиц контролировался государством, и крестьяне боялись, что за продажу кур их оштрафуют. Они посоветовали евреям попытать счастья на большой ферме, расположенной на склоне холма, но предупредили, что в прошлом хозяин фермы был одним из главарей нацистского режима и евреев ненавидит. Бывшие партизаны решили, что это Эйхман, и отправились к Визенталю. У этого человека две тысячи кур, объяснили они, и он ненавидит евреев; почему бы ему не быть Эйхманом? «Мы все были тогда одержимы Эйхманом», – пишет Визенталь.

Утром все они отправились в полицию Гайсхорна. Визенталь оставил выразительное описание старого деревенского дома, в котором та располагалась. В приемной сидели два крестьянина в коротких кожаных штанах и беседовали с седоусым добродушного вида начальником участка; Визенталь пишет, что он выглядел как осколок эпохи Габсбургов. Начальник встал, подошел к карте на стене, нашел то место, о котором говорили евреи, и сказал: «Мурер. Это ферма Мурера». Визенталь был потрясен. Мурер был жестоким нацистским преступником, прозванным «мясником из Вильнюса», и у Визенталя к тому времени было уже заведено на него дело. До войны в Вильнюсе проживала старинная и процветающая еврейская община; во время войны около восьмидесяти тысяч евреев города были убиты.

Визенталь подал жалобу в полицию, и Мурер был арестован. Гайсхорн относился к английской оккупационной зоне, но англичане выдали Мурера русским (так как Вильнюс находился в Советском Союзе), и он был приговорен к 25 годам тюрьмы. Таким образом, хотя это был и не Эйхман, Визенталь имел все основания испытывать удовлетворение.

Рассказывая о своих поисках Эйхмана, Визенталь пытался создать впечатление, будто постоянно получал информацию от целого ряда осведомителей, которых он зашифровывал псевдонимами или называл только по именам: Ганс, Стефан, Алекс и т. д., – но, по-видимому, все они были либо плодом его воображения, либо собирательными образами, составленными из реальных людей. Однако по крайней мере один настоящий осведомитель у него все-таки был: он работал на него в течение нескольких лет и жил в Альтаусзее.

Отношения Визенталя с австрийцами складывались непросто, но Валентин Тара был австрийцем «хорошим», и живописное курортное местечко, куда многочисленные писатели приезжали за вдохновением, представляет собой как нельзя более подходящую декорацию для трогательной истории о дружбе между выжившим во время Холокоста еврейским беженцем и австрийским деревенским жандармом, который, как и Визенталь, был неисправимым романтиком, беззаветно преданным делу, которому себя посвятил.

Родился Тара в консервативной католической семье. Его отец был столяром, но сам он собирался стать торговцем. С идеями социалистического гуманизма, которых он придерживался всю жизнь, Тара, по его словам, впервые познакомился во время Первой мировой войны, когда воевал на Восточном фронте. Однажды в русской деревне, которую они захватили, он увидел человека, переходившего улицу. Он вскинул винтовку и хотел его застрелить, но один из сослуживцев ему сказал: «Успокойся. У этого русского, как и у нас, тоже есть мать. Представь себе, что испытает твоя мать, когда ей скажут, что ты погиб». В результате Тара стрелять не стал. Сослуживец оказался социалистом. Он объяснил Таре, что они воюют только для того, чтобы обогащать производителей оружия, а на самом деле им на фронте делать нечего, и Тара, на которого это произвело впечатление, тоже стал социалистом.

На войне он был дважды ранен, и после второго ранения врачи сказали, что ему придется ампутировать ногу, но один венский доктор сумел его от ампутации спасти. Тара запомнил, что этот доктор был евреем. Тем не менее к строевой службе его признали негодным, и он пошел работать в жандармерию. Его начальник был противником нацизма, и Тара, разумеется, тоже.