После 1934 года политическая напряженность в Австрии усилилась, и Таре пришлось арестовывать как правых, так и левых. Однако левых он не раз об аресте предупреждал, подсылая к ним домой свою жену. За свои заслуги – особенно за борьбу с нацистами – он был дважды награжден золотой медалью и со временем сделал карьеру, став начальником жандармерии.

Жандармам часто помогали в работе добровольцы, и один из них, студент-еврей из Вены, как-то раз участвовал вместе с Тарой в разгоне нацистской демонстрации, но демонстрация переросла в жестокую драку, и парень был убит. С тех пор Тара часто говорил, что евреи, вопреки тому, что о них рассказывают, отнюдь не трусы.

Незадолго до присоединения Австрии к Третьему рейху (которое произошло в марте 1938 года) местные нацисты, не дожидаясь прихода немцев, захватили в Бад-Аусзее все рычаги управления, и начальник жандармерии, к которому они относились как к врагу, был арестован. Его переводили из тюрьмы в тюрьму, и какое-то время он даже провел в концлагере Дахау, но в конце концов сумел выйти на свободу, вернулся – перед самым концом войны – в свою деревню и стал членом подпольной антинацистской ячейки.

После войны бывшие подпольщики рассказали ему о большой соляной шахте, где были спрятаны ящики с произведениями искусства, золотом, драгоценностями и другими сокровищами, вывезенными нацистами из разных европейских стран. Нацисты собирались эти сокровища уничтожить, но подпольщикам удалось их спасти. Они рассказывали, что среди сокровищ была украшенная драгоценными камнями императорская корона и утверждали (ошибочно), что в одном из ящиков якобы находилась «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. Впоследствии сокровища Альтаусзее тревожили воображение многих людей, включая Визенталя.

Подобно тому как жители Бад-Аусзее не стали дожидаться, пока нацисты навяжут им свое правление, и установили нацистский режим самостоятельно, подготовились они заранее и к приходу американцев. Как и нацистов, американцев они тоже встретили с распростертыми объятьями как своих освободителей.

В архиве Тары сохранились документы, свидетельствующие о том, что он, как и Визенталь, сотрудничал с КК. Причем при американцах его полномочия расширились: он стал членом комиссии по денацификации, проверявшей, чем те или иные люди занимались в период нацизма, и решавшей, могут ли они занимать государственные посты. Однако влиятельной фигурой Тара был недолго: в конце 1949 года ему пришлось выйти на пенсию. В результате у него появилось много свободного времени. Он использовал его, чтобы следить за тем, что происходит в Альтаусзее, и докладывать об этом Визенталю.

Для охотившегося на Эйхмана Визенталя было вполне естественно вступить в сотрудничество с проживавшим в Альтаусзее антинацистски настроенным пенсионером, а Тара, в свою очередь, охотно предоставил себя в распоряжение Визенталя. За домом на холме, который снимала Вера Либль-Эйхман, можно было вести наблюдение из мастерской сапожника, и Тара проводил в этой мастерской долгие часы.

Как-то раз к дому подъехала машина, и Тара записал ее номер. Выяснилось, что это была машина брата Эйхмана, работавшего в магазине электротоваров в Линце.

В другой раз почтальон принес жене Эйхмана письмо из-за границы, но, к сожалению, не обратил внимания на марку. «То ли из США, то ли из Южной Америки», – сказал он. Тара попросил его в следующий раз быть внимательнее, а еще лучше – забрать у жены Эйхмана конверт, например, под предлогом, что он коллекционирует марки.

Однажды Тара заметил, что возле дома крутится какой-то подозрительный тип, и, спрятавшись за деревом, стал за ним следить. Он был уверен, что это Эйхман, но так как арестовывать людей больше права не имел, то побежал за полицейскими. Однако у тех был как раз перерыв на обед, и, когда они вернулись, этот тип уже исчез. Тем не менее Тара все тщательно записал и сообщил Визенталю, что это почти наверняка был Эйхман.

Сын Тары Вальтер, ставший журналистом, вспоминал, что время от времени ездил с отцом в Линц, в гости к Визенталю, и что Визенталь, в свою очередь, приезжал в гости к ним. Он привозил им маленькие подарки. Однажды, например, привез для матери отрез ткани, а в другой раз – бутылку израильского вина.

Со временем Визенталь и Тара друг к другу привязались. Оба они были страстными детективами, оба любили всякого рода тайны, оба ценили грубоватый «кабацкий» юмор, и оба ненавидели нацистов. Визенталь платил Таре деньги, но, судя по письмам последнего, тот следил за женой Эйхмана не потому, что получал плату (как и не потому, что ему было нечем заняться), – в первую очередь он хотел наказать военных преступников, в том числе жителя его собственной деревни Вильгельма Гётля, которого ненавидел особенно сильно.

Один из первых членов СС, Гётль был офицером нацистской разведки, участвовал в уничтожении евреев Венгрии и был причастен к разграблению их имущества, но перед самым концом войны вступил в контакт с американской разведкой (которая именовалась тогда Управлением стратегических служб) и рассказал ей, помимо всего прочего, про Эйхмана и истребление евреев. Однако американцы сочли, что доверять ему нельзя, и контакты с ним прервали. После войны он работал в сфере образования и основал в Бад-Аусзее реальную гимназию, в награду за что муниципалитет повесил на гимназии табличку с его именем. Каждый раз встречая Гётля на улице, когда тот выгуливал свою собаку, Тара вскипал от гнева и спешил поделиться своими чувствами с Визенталем.

В многочисленных письмах, которые Тара писал Визенталю, профессиональной развединформации не содержалось и всего лишь пересказывались местные сплетни, но именно из этих писем (а также из некоторых дополнительных источников) Визенталь узнал, что жена Эйхмана переписывалась с каким-то человеком, жившим по другую сторону океана, возможно, в Южной Америке.

Однажды Тара (как в свое время и полицейский Лео Майер, которому в 1949 году пришлось провести в Альтаусзее Новый год) побеседовал с одним из детей Эйхмана, и тот сказал, что мама пообещала ему, что вскоре он увидит папу и что, возможно, они поедут за границу. Тара сообщил об этом Визенталю, а еще через какое-то время написал ему, что жена Эйхмана забрала детей из школы, даже не попросив выдать ей табель с оценками. Информация эта была очень важной. Определить детей в другую школу в какой-нибудь европейской стране без табеля было трудно, и это могло означать только одно: женщина решила уехать за океан.

Еще через некоторое время Тара написал, что жена Эйхмана исчезла, но отметил, что ее мебель и другие вещи остались в доме, а брат Эйхмана продолжает платить за квартиру – явно для того, чтобы создать впечатление, что она собиралась вернуться. Однако такого детектива, как Тара, этим нехитрым трюком ввести в заблуждение было трудно. 1 января 1953 года он сообщил Визенталю, что «в июле 1952 года Либль-Эйхман действительно эмигрировала с детьми в Южную Америку, где ее муж работает на каком-то предприятии, связанном с водоснабжением». Об этом, сообщил Тара, ему стало известно буквально «час тому назад».

Эта информация показалась Визенталю заслуживающей внимания (впоследствии оказалось, что она была более или менее правдивой: жена Эйхмана действительно эмигрировала в Аргентину, где ее муж работал на расположенной неподалеку от Буэнос-Айреса гидроэлектростанции), и он сделал то, что и должен был сделать: переслал копию письма Тары израильскому консулу в Вене Арье Эшелю (к тому времени уже знавшему, что Тара работал на Визенталя). Эшель, в свою очередь, тоже сделал что следовало: сообщил об этом двум сотрудникам израильских спецслужб, Шайке Дану и Йоне Розену, в то время работавшим в Европе. Во время Второй мировой войны оба они входили в группу палестинских евреев, заброшенных англичанами на парашютах в немецкий тыл, а сейчас занимались установлением тайных связей с восточноевропейскими евреями.