бьётся. А я уже три бутылки пива после трудного трудового дня в себя опрокинул. Ну что ей, этой «акуле»? Суёт мне трубку из больницы, а там фельдшер, Лариса Кронидовна (та, что в круглоту Земли не верит). «Доктор», — шумит авторитетно в трубку Лариса Кронидовна, высмаркиваясь левой ноздрёй в Магеллана, вытирая ноги об Галилея и презрительно глядя на портрет Гагарина на стенке, — «тут у нас мальчик на лыжах головой в сосну въехал, так вы придите, ему рану-то и зашейте». (Эх, ты, дочь Кронида! Этот мальчик твой отчего в дерево-то въехал? — оттого, что гравитация, а гравитация оттого, что Земля круглая, дурында ты.) «Да как же так», — думает «айболит», — «не дают пива выпить, отдохнуть; а я в жизни ни разу раны не шил; на «топочке» я собаке только ноги держал, Государев держал зажимы, а Яков Берман скальпелем орудовал; а теперь — вот…» Крик отчаяния: «Лариса Кронидовна, я тут, знаете ли, отдыхаю, может быть, вы сами зашьёте рану-то…» Фельдшерица беспощадна: «Если бы вас не было, доктор, может быть и зашила бы, а так — нет, я вас жду!» Вот и прётся в снегах «айболит» и одно только слово твердит (…какое же слово?.. не помню; матерное, должно быть, какое-нибудь). Прихожу. Сидит на кушетке в ординаторской «бегемотик». Только за животик не схватился, а поперёк темени линейная глубокая рана сантиметров 12. Тихий такой «бегемотик», отчаянный, на всё готовый. «А чем шить-то, Лариса Кронидовна?» — спрашиваю. «А я вам всё подам, доктор, и иглы, и нитки в них вдену, вы только шейте на здоровье, доктор. Вот только анестезию местную не забудьте сделать», — Лариса Кронидовна — сама услужливость. «Ну что ж», — смиренно молвит голова «айболита» сквозь пивное облако, — «давайте свой шприц с новокаином». (Операция продолжалась часа два; закончилась успешно, как ни странно: спустя полгода, помню, пришёл кто-то из страховой компании и меня хвалил, какой, мол, ровный получился шовчик.)

Вызвала «айболита» «корова». Грыжа пупочная, говорит, болит. Смотрю. Какое там болит! Выбухание, гиперемия, и аж сосуды даже видны. «Послушайте, — говорю, — корова, это опасно; если прямо сейчас на «скорой», которую я вызову, или прямо вот со мной на «буханке» с пьяным водилой-Сашкой в Т… не поедете, завтра ведь уже «смертию умрёте», как в книге Бытие сказано!» Внимает «корова», но как бы и не слышит; речёт: «Слуш, айболит, у меня тут корова на дворе, так ты мне скажи: пока я в Т… ездить буду, кто её покормит?» «Айболит» про себя думает: «Так ты ж сама «корова», какая ещё корова у тебя тут есть, спасения которой ты чаешь, в то время, как сама в спасении нуждаешься?» Повторяю увещание из Бытия; думаю, может быть не расслышала, не вняла в полной-то мере?.. Нет, говорит, вняла, да только у моей коровы без моей «коровьей»-то заботы никакой жизни не будет. Говорю: «Дак у тебя, «корова», коровьей-то твоей жизни совсем через эту грыжу твою может завтра не случиться; тогда опять-таки никакой жизни корове твоей не будет!» — «Ничего», — говорит, — «авось, рассосётся». Зачем тогда, думаю, вызывала?.. И удаляюсь. С одной стороны, думаю, и хорошо быть просцовским «айболитом» (хлопот меньше, хоть и не вылечиваешь почти никого), а с другой стороны как-то и грустно.

Глава 7. Терапия

«Видел ли ты человека проворного в своём деле?» (Притчи 22:29, Синодальный перевод).

Но была, конечно, и терапия. И это радовало. Я довольно сильно увлёкся терапией ещё на шестом курсе (до этого времени меня вообще мало что интересовало в медицине); мне нравился диагностический процесс, который часто требовал помимо знаний активности мысли; нравилась и фармакотерапия.

Иногда попадались сложные пациенты. И на фоне того, что с дополнительными методами обследования в Просцово всегда было, мягко говоря, непросто, порой приходилось полагаться только на мозги, руки да фонендоскоп. Из стационара некоторых пациентов увозили на больничной машине (если она была на ходу) в Т…, где им проводили рентгеновское обследование и основные анализы; ЭКГ делал я сам. Но это было всё. К тому же, не всякая бабушка выдерживала путешествие в «буханке», и таковые пребывали в стационаре практически необследованными. Доходило до того, к примеру, что я лечил самостоятельно мерказолилом женщину с клиническим гипертиреозом, не прибегая ни к каким обследованиям.

Порой всё это приводило к клиническим ошибкам. Однажды вызвала на дом не очень старая женщина с жалобами на одышку. Кроме небольшой тахикардии, приглушенных сердечных тонов и жёсткого дыхания я ничего у неё не нашёл; не было ни аритмии, ни хрипов. Основываясь на этой скудной клинике, я диагностировал ей сердечную недостаточность предположительно на фоне хронической ишемии сердца и назначил полный объём того, что при этом тогда полагалось вплоть до нитратов. Через день женщина вызвала повторно и сообщила, что ей хуже. Мне подумалось, что так проявляется её ипохондрия и велел продолжить приём лекарств, заверив, что эффект обязательно наступит через некоторое время. Но женщине становилось хуже. К великому счастью, как раз в это время в больницу заново устроилась Альбина Степановна (очередная Альбина), лаборантка, длительное время отсутствовавшая. Я сделал женщине анализ крови и выяснилось, что у неё серьёзная анемия и, понятно, что все эти мои нитраты с каптоприлами и мочегонными здоровья ей не прибавляли.

Альбина Степановна была шегутная, наивная до абсурда, смешная, неопределённого возраста женщина, из тех, что так и пышут энергией, да только энергия эта как-то слепо и малоэффективно уходит куда-то непосредственно в космическое пространство, минуя атмосферу. Меня, однако, дико радовало, что в историях болезни нетранспортабельных старушек появилось теперь хоть что-то, что можно было туда вклеить. Правда, это продолжалось недолго: у коровы Альбины Степновны что-то сделалось с выменем (а скотина в Просцово, как я очень быстро понял, — наивысшая ценность), и она тотчас же снова рассчиталась. И теперь история очередной поступившей Альбины Кронидовны вновь не содержала в себе ничего, кроме процедурного листа.

Апогей диагностических возможностей Просцовской поселковой больницы наступил незадолго до истории с пресловутым выменем. Прибежав в ординаторскую запыхавшись и сделав по инерции по её периметру кругов 18, Альбина Сергеевна затараторила мне в ухо, чтобы я как следует протёр свои айболитские очки и опрометью бросился прямо сейчас, побросав все дела, за ней в лабораторию сделать совместно анализ крови (а я, наверное, со времён гистологии на 2-м курсе микроскопа в глаза не видывал). Тем не менее, я авторитетно склонился над окуляром и, да, со всей серьёзностью и ответственностью подтвердил, что лейкоцитов в поле зрения чрезвычайно много. И