Ее невеселые раздумья прервало появление Хилтса с аптечным пластиковым пакетом. Он взобрался на заднее сиденье скутера.

— Что теперь? — нетерпеливо сказала Финн.

— Нам нужно где-нибудь укрыться примерно на часок.

— Киношка сойдет?

Кинотеатр находился в двух дверях от аптеки. Согласно афише, там проходил ретроспективный показ фильмов Франко Дзеффирелли: сегодня вечером демонстрировали «Бесконечную любовь». Финн почему-то было трудно думать о Брук Шилдс как о части чьей-либо ретроспективы.

— Нет, нам нужно какое-нибудь укромное местечко.

— Другой отель?

— Нет. Какой отель — наши физиономии мелькают на всех экранах. — Он огляделся по сторонам. — Как ты думаешь, есть в этом городе крытая парковка?

— По-моему, совсем рядом. — Финн кивнула в сторону бело-синего указателя на противоположной стороне бульвара.

Ярко-оранжевый трамвай, загромыхав, загородил вид, но, когда он проехал, девушка махнула рукой:

— Вон, видишь?

— Поехали туда.

С подлинно итальянским пренебрежением к правилам уличного движения Финн проигнорировала знак, запрещающий поворот, перескочила на скутере через низенький бетонный порог разграничительной линии, промчалась по бульвару в обратном направлении и подкатила ко входу на парковку. Служитель в будке отсутствовал, так что она просто обогнула турникет и въехала внутрь здания, обращенного фасадом на улицу Пизани. Поскольку парковочные места в центре старинного города ценились очень высоко, владельцы этого строения возвели в своем внутреннем дворе пятиуровневый гараж.

— Будем искать фургон, — проинструктировал Хилтс, когда они поднимались по пандусу.

Финн кивнула. То, что им требовалось, — ярко-желтый «фиат-дукато» с нанесенным на борт красными буквами именем Марчелло — они нашли на крыше. Хилтс похлопал Финн по плечу и указал на него. Девушка подвела скутер вплотную к фургону и выключила двигатель. На крыше стояли еще три машины, и все они выглядели доставочными фургонами. Кроме того, на множестве парковочных мест были установлены таблички с трафаретными надписями Riservato. Надо полагать, расположенные в ближней зоне торговые предприятия практиковали долгосрочную аренду парковочных мест для своего транспорта.

— И как же нам в него забраться?

Хилтс слез со скутера, огляделся по сторонам, нашел рядом с невысоким, примерно по пояс, бортиком крыши обломок бетона размером с кулак, подошел к фургону со стороны водительского сиденья и выбил окно.

— Вот так, — промолвил он, просовывая руку в разбитое окно и открывая дверь.

— Умно.

Финн слезла с «веспы», поставила скутер на тормоз и забралась в кабину следом за спутником.

— Ух ты, нам повезло! Лучше не бывает! — воскликнул Хилтс, включив внутренний свет.

Фургон был заполнен одеждой: с одной стороны шли полки с брюками и шортами, на полу лежали стопки упакованных в пластик рубашек и галстуков. Хилтс опустился на колени и высыпал из своего мешка с покупками дюжину маленьких пузырьков с какой-то желеобразной субстанцией, ножницы, несколько пар очков для чтения, путеводитель по Милану и разнообразные мелкие туалетные принадлежности, включая зубную пасту, зубные щетки и бритву, два дешевых рюкзачка и бутылочку с лосьоном для автозагара.

— Зачем все это? — спросила Финн.

— Мы не можем избавить тебя от веснушек и бледной кожи, но замаскировать все это нам вполне под силу, — ответил он, поднимая лосьон для искусственного загара. — Да и волосы покрасить мы тоже можем. — Он кивнул на кучку пластиковых флаконов и присмотрелся к этикеткам. — Тебя сделаем потемнее, меня посветлее. Тебе какой больше нравится, шоколадный или цвет корицы?

В конце концов она остановилась на «лесном орехе».

Через сорок пять минут, высушив волосы полотенцем и несколькими мягкими свитерами Марчелло, Финн и Хилтс уселись на передние места фургона. Волосы Финн теперь приобрели темно-каштановый цвет и были подрезаны в мальчишеском стиле. Искусственный загар сделал ее гораздо смуглее, скрыв обычную для рыжеволосых бледность кожи. Хилтс тоже коротко постригся и перекрасился в блондина с отдельными мелированными прядями. На обоих были модные мятые брюки карго и броские рубашки: у Финн — зеленая, у Хилтса — ярко-красная. Сменная одежда и туалетные принадлежности для обоих отправились в дешевые рюкзачки. Финн достался большой и круглый, Хилтсу — ранец в авиационном стиле.

— Вот так и будем действовать, — сказал Хилтс, — вопреки всем их ожиданиям. Они будут искать пару, мы прикинемся одиночками. Они будут искать американцев, мы подсунем им что-нибудь другое. На каких языках ты говоришь, кроме английского?

— Немного на итальянском, на мексиканском диалекте испанского. На школьном французском.

— Насколько хорош твой французский?

— Насколько может быть хорош школьный французский.

— Канадский.

— Что?

— Вот кем ты теперь будешь, студенткой из Канады, француженкой из Монреаля. Тебя будут звать… Какие бывают имена у француженок из Канады?

— Селин Дион. Аланис Морисетт.

— Прекрасно. Тебя зовут Селин Морисетт, и ты совсем не говоришь по-итальянски. Если дела пойдут худо, начинай плакать и кричать по-французски.

— Худо — это как?

— Если тебя сцапают.

— А как насчет тебя?

— Du er sa grim at du gor blinde born bange.

— Что за тарабарщина?

— Это по-датски: «Ты настолько безобразен, что пугаешь слепых детей».

— Я не знала, что ты говоришь по-датски.

Хилтс улыбнулся, наклонился и поцеловал Финн в покрытую свежим «загаром» щеку.

— Ты многого обо мне не знаешь.

Проходя под стофутовой высоты воротами миланского Центрального вокзала, Финн старалась думать по-французски: уловка, к которой ей случалось прибегать еще на письменных экзаменах в школе. Беда была в том, что сейчас это не помогало. Ей все время слышался гнусавый голос ее профессора по истории в Нью-Йоркском университете, вещавшего, что английское слово «хрень» возникло потому, что французское слово grenouille — «гренуй», или «лягушка», британским пехотинцам периода наполеоновских войн было не выговорить, и они, чтобы обзывать французов лягушатниками, использовали схожую фонетическую форму. Со временем этимология забылась, а негативный смысл сохранился. Почему-то в настоящий момент в памяти Финн упорно всплывал лишь этот эпизод. Что же до самого французского языка, то некоторое время она не могла вспомнить решительно ничего, кроме oui и non — «да» и «нет». Стараясь не впасть в панику, девушка двинулась по главному вестибюлю вокзала, не уступавшему по площади футбольному полю.

Интерьер поражал своим иррациональным гигантизмом, особенно изумительным в связи с тем, что породивший это архитектурное диво фашистский режим всегда похвалялся стремлением к эффективности. Краеугольный камень колоссального сооружения заложили в 1906 году, когда Италия еще была монархией. К 1912 году архитектор Стаччини украл у Дэниела Бернхема проект вокзала Юнион-Стейшн в Вашингтоне и просто-напросто увеличил изначальные параметры вдвое. Спустя двадцать лет, в 1931 году, вокзал наконец был торжественно открыт; в связи с этим событием отряды чернорубашечников промаршировали строевым шагом под той самой аркой, где только что прошла Финн. Весь вокзал, включающий двадцатипятифутовые платформы и сводчатые навесы из стекла и металла, имел в длину тысячу сто восемнадцать футов и занимал площадь чуть более семисот тысяч квадратных футов. Теперь, спустя семьдесят пять лет после открытия, огромный железнодорожный комплекс служил приютом бог весть для кого, включая стаи бродячих цыган, сотни профессиональных карманников и вдвое большее количество бездомных, не говоря уж о ежесуточном потоке в триста двадцать тысяч пассажиров. Под его крышей находились магазин фирмы «Гуччи», два «Макдоналдса», агентство по прокату автомобилей, круглосуточно работали билетные кассы. Поскольку на очень коротком отрезке пути между первым «Макдоналдсом» и кассой Финн один за другим атаковали четверо хлыщей разного возраста, но схожей самоуверенности, предлагавших угостить ее или снять для нее номер, ей подумалось, что слово «хрень» вспомнилось как нельзя к месту. По пути к билетной кассе она также заметила как минимум дюжину полисменов в синих мундирах, каждый из них держал в руках листок с ориентировкой. Хилтс был прав: они высматривали ее и фотографа, так что у нее имелись основания порадоваться и сделанной стрижке, и крашеным волосам, и новой одежде. А еще она четко понимала, что их паспорта остались в гостинице и у нее нет ни единого документа, удостоверяющего личность, который мог бы подтвердить ее неожиданную инкарнацию в качестве Селин Морисетт, гибрида двух канадских вокальных знаменитостей.