Глядя на Виту, Яго гадал, как долго Первый советник Самсан Данир ан Треток держал бы ее в качестве любимой жены. И затруднялся с ответом. Она была маленькой и хрупкой – не воительница, а драгоценная статуэтка, которую хотелось не выпускать из рук, нежить и защищать. Однако, появившись среди «хорьков», Зоя наравне с ними переносила тяготы пути и не жаловалась, не боялась ввязываться в драки, спасала их жизни. В этой явно домашней девочке чувствовалось не только стремление к свободе, но воля поступать так, как подсказывает совесть, даже если это противоречит правилам – как случилось с Дробушем Вырвиглотом. Себе Яго мог признаться: в этом она была сильнее его, с детства жестко приученного отцом действовать в рамках протокола.

Он с двух до десяти лет прожил в Крее с семьей. Потому прекрасно помнил залитые беспощадным солнцем белые улицы Крей-Тона и бесконечные вереницы женщин в соблазнительных одеждах, несущие паланкины мужей. Даже любимые жены не освобождались от этой обязанности. Любимые – самые красивые, изящные, в богато украшенных Ожерельях признания – выставлялись напоказ, как лошади, которых перед скачками водят кругами по ипподрому. «Дикая страна с дурацкими обычаями, – возмущался отец за закрытыми дверями их дома в посольском квартале, – стереть бы ее с лица земли, чтобы не позорила само понятие человека!» Но на людях граф Атрон рю Воронн, второй посол Ласурии в Крей-Лималле, источал любезность, сыпал крейскими шутками, в том числе и о женщинах. Он знал страну как свои пять пальцев, поскольку был потомственным дипломатом, в совершенстве владел присущими диалекту двойственностью смыслов и игрой слов и при этом ненавидел всех крейцев вместе и каждого в отдельности. Когда началась война, Редьярд Третий отослал неукротимого Атрона в Гаракен, хотя тот просился на фронт. Однако на войну отправился его сын. И лишь после ее окончания король вернул старшего рю Воронна, в глазах крейцев не запятнанного участием в боевых действиях против них, в Крей-Тон в должности уже первого посла.

Мама была терпимее и мудрее. «Не нам осуждать то, что существовало задолго до нас, Яго, – грустно улыбалась она. – Будь мы крейцами, ласурские обычаи и свободы казались бы нам дикими! Вот только это не повод для уничтожения. Они – такие же люди, как и мы…» Она говорила так, только когда отец не слышал, ведь Атрон поднимал на нее руку и за меньшее своеволие. В детстве Яго часто думал, что манерой поведения и семейным деспотизмом отец напоминает так ненавистных ему крейцев, но боялся сказать это ему в лицо. Он промолчал даже во время последней ссоры, когда отказавшись стать, как отец, дипломатом, окончательно ушел из дома. Лишь дотронулся до распухшей от пощечины щеки, поцеловал заплаканную мать и покинул родовое поместье, забрав только любимого вороного и именное оружие, которое его величество Редьярд Третий лично вручил ему за участие в войне. На первое время его приютил боевой друг – оборотень Лихай Торхаш Красное Лихо. Затем Яго снял жилье, а после подвернулось несколько дел, за которые заказчик платил так хорошо, что удалось купить небольшой дом в квартале Белокостных, прямо на берегу реки. С матерью они изредка встречались в городе, с отцом виделись при дворе, не говоря друг другу ни слова, пока тот не отбыл в Крей-Тон по приказу короля.

Всматриваясь в лицо Виты, Ягорай думал о том, какими замысловатыми путями уводит Пресветлая детей из родительского дома. В его детстве почти не было ласки, а то, что Зоя воспитана в любви и неге, он понял сразу, едва увидел ее. Родители берегли дочь, как сокровище, бесконечно нежили и баловали. А он помнил лишь поцелуи матери украдкой и ободряющее пожатие ее руки. Отец считал нежности чем-то неприличным. Родись у него дочь – и ее клал бы спать без одеяла с настежь открытыми на ночь окнами, лупил вожжами и заставлял зубрить семантические конструкции всех языков Тикрея. Но и Яго, и Зоя покинули родной дом ради собственного пути…

Он улыбнулся и снял с Витиной ноги сапожок. Затем второй…

Что бы ни искала она – ее нашел он, Ягорай рю Воронн! Да, это не все, что ему нужно… Научиться бы жить без горьких воспоминаний о детстве, изжить бы в себе страх перед отцом, страх, который он – неустрашимый Яго, одинокий волк, как звали его на войне, – испытывает до сих пор!

Не все, но многое! Не потерять бы найденное…

Очень осторожно он освободил девушку от куртки и начал расстегивать высокий воротник рубашки. Ожерелья признания не было, и это сильно удивило его. Яго не слышал, чтобы невестам удавалось самостоятельно избавиться от унизительного дара. Да, снять ожерелье мог любой маг соответствующего уровня, но только в присутствии жениха, вручившего подарок!

Под рубашкой на Вите не оказалось белья. Небольшие смуглые груди с сосками-вишенками бесстыдно смотрели вверх. Между ними лежал мешочек с кусочками ароматной смолы: девушка носила его на ремешке на шее. Наклонившись, Яго бережно коснулся губами ее кожи, провел носом по ложбинке между грудями. Задержался, согревая дыханием полосу более светлой, долго томившейся под ожерельем кожи. Большим пальцем нежно обвел контур губ и приник к ним, как изнывающий от жажды к источнику. Там, в пещере, она впервые поцеловала его в щеку, и травяной запах ее волос навсегда остался в его памяти. Ягорай готов был сгрести ее в объятия и целовать так, чтобы она поняла, как нужна ему, а любопытствующий божок все испортил!

Губы волшебницы были теплы, но неподвижны. Яго отстранился, жадно заглядывая в ее глаза, полные пугающей черноты. Что она видела в своем полете в неведомое, чьи песни слушала, чьим словам внимала? И были ли там слова и песни или одна непостижимая бездна, в которую волшебница погружалась все глубже, не находя дороги назад?

Резко выдохнув, Ягорай сел. Нет, он не мог взять ее такую – бездвижную, лишенную воли неведомой чужой энергией!

Но девушка вдруг сама коснулась его руки и с силой сжала ее, как сжимала раньше в дороге, когда ей было страшно или тревожно. Будто признавала его первенство, его опыт и право заботиться о ней. Сейчас, цепляясь за него, она искала дорогу обратно. Дорогу к нему…

Позабыв обо всем, Яго укутал ее в объятия и снова принялся целовать – в лоб, в щеки, в уголки глаз, дуя на ее ресницы, пробуя на вкус губы, шею, плечи, спускаясь все ниже. Девушка не выпускала его руки. По ее телу иногда пробегала дрожь, и Яго радовался отклику, пусть и не такому страстному, как ему бы хотелось. Наконец ее тело стало отзываться на прикосновения его ладоней, само ластясь и приникая к ним. Она будто плавилась в его руках. Яго горел не меньше – от того, что владеет ею, как скрипкой знаменитого мастера, срывая со струн-губ тихую музыку стонов.

Ягорай догадывался, что будет у Зои первым мужчиной, но все равно изумился и обрадовался, ощутив преграду. Девушка стала для него глотком чистой, никем не замутненной воды, и это чувство оказалось восхитительным и трепетным, оно удерживало его от порывов страсти, от резких движений, хотя внутри все кипело, стремясь к разрядке. Кажется, она не почувствовала боли, когда он вошел. Легкая улыбка коснулась губ волшебницы и сменилась капризной гримасой ожидания – его девочка хотела сильных ощущений, и не важно, что, подсознательно стремясь к ним, она рвалась не к удовольствию, а к вехам, указывающим обратный путь – из холодного бесчувственного небытия в мир, полный тепла, любви, прикосновений. И когда ее тело, поющее его страстью, выгнулось дугой, а сквозь губы прорвался стон, полный страсти, чернота в ее глазах истаяла как туман над рекой, гонимый полуденным солнцем…