– Посмотрим… – задумчиво щурясь из-под челки, протянул Эдмар и сразу же сменил тему: – Я еще рисовать умею. Это сойдет?

– Тоже нет. У добрых художников своя гильдия, и чтобы тебе разрешили зарабатывать рисованием, нужно туда вступить, после того как пройдешь обучение и сдашь экзамены. Иначе тебя осудят и заставят заплатить штраф.

– Как у вас тут все по-доброму устроено… – сумрачно процедил Эдмар.

По счастью, он был не из тех, для кого уныние – родная стихия. Зинта видела, что он находится в подавленном состоянии, но вместо жалоб он изощрялся в иронических комментариях. Больше всего доставалось медному баку в ванной. Зинта не возражала: пусть ехидничает сколько влезет, лишь бы не пробовал греть воду с помощью магии. Эдмар, видимо, и сам понимал, что может с этим напортачить, и воздерживался от рискованных опытов.

– Ты никогда раньше не жил в таких условиях?

– Не поверишь, но жил, целых две недели. Неделя – это на день меньше, чем ваша восьмица. У нас есть Земля-Парк – планета с городами-музеями для путешественников, там все устроено по старинке. Моя тетя Софья там работает. В ближайшие каникулы я опять туда собирался… Там это было развлечение, которое может закончиться в любой момент, как я пожелаю, а здесь – полный крантец. Ничего, на прислугу я все-таки заработаю, вот увидишь. Только сначала руку приведу в порядок.

С магией самоисцеления дела у него обстояли неплохо: оставшиеся после ожога рубцы начали понемногу разглаживаться, уступая место здоровой коже.

– Как ты собрался зарабатывать, если ни в охранники, ни в художники тебя не возьмут, а в мусорщики сам не пойдешь?

– Есть еще одно ремесло, которым я владею, – он загадочно подмигнул из-под челки, но вдаваться в дальнейшие объяснения не стал.

– Надеюсь, ты не воровать собираешься? – насторожилась Зинта. – Только этого не хватало!

– Не воровать, не бойся. Вполне себе приличное ремесло, востребованное определенной частью доброго населения. А мама еще говорила, что я дурака валяю…

Ничего больше Зинта от него не добилась. Ей и без прислуги было хорошо. В отличие от Эдмара, тоскующего по своему прежнему миру, она радовалась переменам, все вокруг казалось ей волшебно притягательным: и широкие многолюдные улицы с домами в несколько этажей, и крытые разноцветной черепицей башни в центре Паяны – красота неописуемая, и новая квартира с блеклыми кремово-зелеными узорами на обоях, с подержанной, но чистенькой мебелью, с таким замечательным медным баком для нагрева воды!

Их осталось четверо: Суно, Чевальд, Джефройм и Хеледика. Девчонка была до сих пор жива только потому, что хвостиком следовала за Орвехтом и беспрекословно выполняла все его команды – понимала с полуслова, а порой и жеста хватало. Они укрылись в старой часовне Кадаха Радетеля в рощице меж двух пастбищ и смахивали то ли на дезертиров из разгромленной армии, то ли на беженцев, еле сумевших спастись от пожара или наводнения. Оборванные, грязные, в запекшихся ссадинах.

Часовня пока выдерживала напор нежити, и амулеты у посланцев Ложи были мощные, иначе вряд ли удалось бы уйти из города. На магию ни у кого не осталось сил, а кормильца, чтобы зачерпнуть из Накопителя, с ними не было. Вдобавок не приходилось сомневаться, что обложившая их со всех сторон нежить уже подмяла под себя здешний Накопитель и сама оттуда тянет.

Небо заволокло мутным водянисто-коричневым туманом, солнце маячило сквозь это марево умирающим светляком, и хотя оно висело высоко, внизу царили сумерки. Впрочем, вовсе это не туман, а призрачные костяные своды. Гигантский череп китони, накрывший Принихум вместе с окрестностями… Гм, в худшем случае – всю Мезру.

Моментами Орвехту хотелось ругаться до белого каления: что же вы, жабьи дети, натворили?! Но тщетным сквернословием делу не поможешь, да и жабьих детей, виновных в этом светопреставлении, рядом не было. Они уже заплатили последнюю цену за свою дурость. Суно подозревал, что на много шабов вокруг не сыскать ни одного живого человека. Уцелели только трое магов из Аленды и песчаная ведьма.

Катавасия началась вскоре после похорон Клойсима. Если точнее, во время поминальной трапезы, устроенной в «Счастливом кухаре». Хозяина заведения, по обычаю севшего за стол вместе с опечаленными постояльцами, дернула нелегкая принести свой любимый кубок.

Хозяин оказался из ветеранов Светлейшего войска, и была у него заветная вещица, память о победе над Китоном: оправленная в трофейное серебро трофейная же костяная чаша.

Едва увидев на столе эту, с позволения сказать, посудину, Суно почуял, что дело плохо, полная отхожая яма, как говорят деревенские жители, и начал спешно плести блокирующее заклятие, не обращая внимания на озадаченные взгляды молодых коллег. Он им потом все объяснит, главное было – успеть, счет шел на мгновения…

Он не успел.

Из хозяйского кубка, наполненного поминальным белым вином «Роса скорби», как будто выпорхнуло облачко мошкары. Или костной муки, или коричневато-белесой пыли, но больше оно походило на мошкару, потому что заунывно зудело. Еле слышный безнадежно тоскливый звук ощущался где-то на грани восприятия, и при желании можно было все списать на «померещилось» или «голову напекло».

Хозяин оторопело уставился на эту дрянь, а в следующий момент «мошкара» облепила его ползучим покровом, и он сразу начал съеживаться и усыхать, словно время для него неимоверно ускорилось. Сперва он кричал отчаянно и басовито, потом ныл старческим фальцетом и, наконец, умолк, превратившись в скрюченную мумию, которая выглядела точь-в-точь как труп Джамо Фрелдона, убитого в Аленде.

«Мошкара», которая на глазах множилась, набросилась на остальных людей. Орвехт закончил с заклятием, но было поздно: миновал тот момент, когда еще можно было загнать эту напасть обратно в кубок, сделанный из черепа китони и оправленный в потемневшее серебро, добытое в западных отрогах Унского хребта.

Какофония воплей, стонов и всхлипов рвала барабанные перепонки. Остро пахло гниющей плотью, теперь это было отнюдь не наваждение.

Дознаватели, соединив усилия, установили круговую защиту.

– Коллеги, нужна подпитка! – крикнул Суно местным магам, тоже приглашенным на поминки.

Двое пожилых кормильцев даже не посмотрели в его сторону. С ними творилось что-то неладное, как будто они ничего вокруг не видели и не слышали. И они, вне всяких сомнений, вовсю тянули из Накопителя, вот только куда же все это уходило… Вскоре Суно понял – куда, и это едва не стоило ему позорной утраты самообладания. Принихумские кормильцы питали драгоценной силой нежить, которая, словно наведавшийся в гости кладбищенский туман, уже оккупировала весь зал «Счастливого кухаря».

Их отечные морщинистые лица застыли, глаза остекленели – ни разума, ни воли там и с чайную ложку не наберется. «Мошкара» обволакивала их, но не трогала: зачем же губить кормушку? Она продолжала разбухать, как на дрожжах, на полу валялись ссохшиеся трупы и опрокинутые стулья, скатерти на сдвинутых столах были заляпаны вином, пивом, соусом, а снедь на блюдах и в кастрюльках выглядела прокисшей. Такой запечаталась в памяти у Суно эта картинка, перед тем как они тесно сбитой группой вывалились из трактира наружу.