Так вот, про ГТО. Физрук знал мою бабушку, учил мою маму. Он видел меня еще в младенческом возрасте. И очень за меня переживал. Мы не прыгали через козла, не бегали марафоны и не качали пресс. Да и зачем девочке пресс? Аслан Теймуразович считал, что девочки должны быть крупные и упитанные. А кто возьмет замуж девушку с прессом и накачанными ногами? Поэтому физрук делал все возможное, чтобы мы, не дай бог, не похудели в области попы. Особенно я. Потерю калорий ученицами Аслан Теймуразович считал личным горем.

И тут нормы. Я помню, как метала гранату – деревянный брусок. Аслан Теймуразович лежал в траве, прикрыв голову руками, и кричал: «Целься!», «Метай!». Физрук произносил: «цэлса» и «мэтай», и я долго считала, что это такие специальные военные термины.

– Слушай, кто так мэтает? – обижался Аслан Теймуразович. – У тебя бабушка фронтовичка, твоя мать так гранаты мэтала, что чуть меня два раза не убила, а ты?

Почему-то он был уверен, что этот навык передается по наследству, причем исключительно по женской линии.

– Давай ты лучше прыгать будешь? – предложил физрук.

В длину я прыгала приблизительно так же, как метала гранату. После того как больно ударилась копчиком о деревянную планку, не допрыгнув до ямы с песком, у меня появился страх.

– Почему ты не прыгаешь? – кричал Аслан Теймуразович.

– Копчик отбила, – ответила я.

– Копчэг? Что это?

Поскольку по-русски я говорила лучше всех в селе, то все время сталкивалась со сложностями перевода. Вот как объяснить Аслану Теймуразовичу, что такое копчик? Показать нельзя – позора не оберешься. Моя учительница по математике, которой я пыталась объяснить, что такое плесень, после этого звала меня исключительно Плэсн. Очень ей слово понравилось, красивое. Впрочем, свою дочь она назвала Картинка, что звучало как «картинкэ». Тоже исключительно из-за красоты звучания, не вдаваясь в значение.

Аслан Теймуразович продолжал мучить меня нормативами.

– Вот что мне с тобой дэлат, а? – восклицал он. – Бэгат тебе нельзя, худая, еще больше станэш худая, меня твоя бабушка убьет. Мэтат ты не можешь. Давай ты стрэлат будэш!

В душном тире на склизком и потном мате я держала винтовку (или автомат, не знаю) и целилась. В мишень не попала ни разу.

– Слушай, дэвочка, твоя бабушка – партизан, а ты ее позоришь, – заламывал руки физрук, – твоя мать жэниху, который ее посмэл украсть, из старинного ружья, которое на стене висэло, чуть самое главное не отстрэлила. Я тогда так гордился! Так гордился! А ты позоришь их! Цэлса!

– Аслан Теймуразович, можно я не буду сдавать ГТО?

– Как не будэш? А кому я значок буду вручать?

– Кому-нибудь другому. Мне не нужен значок.

– Как так «нэ нужэн»? У тебя бабушка – такой уважаемый чэловек в селе. У тебя мать, моя бывшая учэница, в Москве живет! И что они мне скажут? Что я значок для тебя пожалэл? Как я им в глаза буду смотреть? Скажут, что Аслан Теймуразович их нэ уважает? Нет! Я такого позора не переживу! Пойдем, будем тебя дальше проверять. Вот это что такое? Прочитай!

– Наклон вперед из положения стоя с прямыми ногами на полу (достать ладонями), – прочла я в методичке.

– Нэ понимаю…

– Вот так, Аслан Теймуразович, – я спокойно сделала «складочку», достав ладонями до пола.

– Что ж ты раньше нэ сказала? – восхитился физрук, – это даже нэ бронзовый, а серебряный значок! Читай дальше!

Я прочла всю методичку вслух.

Серебряный значок я получала на торжественной линейке. Аслан Теймуразович приколол мне его на белый фартук и чуть не расплакался от счастья. Знаете, за что я получила значок? За бег на лыжах и плавание.

Надо ли говорить, что в селе никто лыжи в глаза не видел. Снег видели, но мельком. Бег на лыжах вообще считался непонятным видом спорта – зачем бежать? Куда? Кто бегает на лыжах, если можно спокойно сидеть в тепле, выпивать и закусывать? Плавание тоже непонятно. В реке можно белье постирать, машину помыть. Молодые парни дурачатся, прыгают с камней. Девушки опозоренные утопиться могут. Это понятно. Но чтобы плыть? Пятьдесят метров? Да как измерить эти пятьдесят метров? Кто же воду может мерить?

– Она в Москве так бегаэт, так плаваэт. Вот надэнет лыжи и идет плавать! – рассказывал всем Аслан Теймуразович.

– Ох, лишь бы у нас такого не было, – говорили сельчане, – пусть лучше гранату метают.

– Конечно, лучше гранату. Но нормы у нас городские, надо соотвэтствовать, чтобы село нэ опозорить.

– Да, надо соответствовать, – соглашались сельчане.

– Ну-ка, покажи, что умеешь! – выкрикнул кто-то из толпы на торжественной линейке. Что мне оставалось? Я сложилась в «складочку» и достала ладонями до пола.

– Вот! – обрадовался Аслан Теймуразович, – А еще она флажком так махаэт, никто так не махаэт!

Я забралась на плечи Толстой Алки. Еще две девочки, с двух сторон опершись на Алку, замерли в полуприседе, воздев руки к небесам, и я замахала флажком.

Фольклора нет, речевого развития нет, ИЗО нет, технологии нет. Лыжи есть. «Вроде бы холодно?» Холодно, но лыжи. Нет, лыж нет. Физра в зале. «Девочки, а кто-нибудь форму брал?» Мы – нет. Мы – да. Мы – тоже нет. Полкласса в форме, половина – без. «А домашние задания есть?»

Никто не знает. Мамы переключились на обсуждение свойств оксолиновой мази, сбились в лагеря – сторонников и противников прививок от гриппа. Дошли до обсуждения масок для лица из овсянки. Вроде бы оттягивает все лишнее, но наукой не доказано. Лучше внутрь. Мамы заскучали, но связь поддерживали.

Дети, как известно всем мамам, болеют одновременно, по очереди и вне всякой очереди. Следом за детьми обычно заболевает папа, а когда измученная мама вроде бы всех вылечила, то ей достаются все вирусы от всех членов семьи. Хуже всего болеют мужья и сыновья-подростки. Они ложатся и закатывают глаза. «Что? Где? Горло? Температура?» Нет, у них сразу все. По комнате разбросаны бумажные платки, чашки громоздятся на тумбочке – они не могут пить чай с малиной, не хотят – с медом, от молока их уже тошнит. Полоскания не помогают, капли в нос тоже бессмысленны. Лучше вообще ничего не делать. А просто лежать, страдать и ждать скорой смерти от температуры тридцать семь и две.

Дочка у меня лечилась послушно, но дурной пример заразителен – она отказалась пить сироп, таблетки потребовала толочь между двумя чайными ложками, иначе «они в горле застревают», отвар ромашки горький, лимон кислый. Мультики надоели, книжки тоже, хочу мороженое и гулять.

Пока они капризничали, я поехала на рынок – купить курицу, сварить бульон.

– Жир гусиный возьмешь? – спросила меня продавщица Валя, у которой я покупаю курицу.

Конечно, я взяла гусиный жир. Жалко, не было барсучьего. И начала лечить детей так, как лечили меня в детстве.