Члены Трибунала молчали. Три чекиста также молча наблюдали за этим поединком Кольцова с Трибуналом.

– Значит, первый параграф принят, – сказал Кольцов и повернулся к Ермоловой: – Второе. Расценить покушение члена КПСС Н. Батурина на Генерального секратаря КПСС товарища М. С. Горячева как реакционный акт и признать в связи с этим все физические методы расправы с политическими оппонентами аморальными и недозволенными в советской практике. Точка, – Кольцов опять повернулся к членам Трибунала: – Здесь я вас почти процитировал.

Члены Трибунала сохраняли отчужденность на лицах. Но Кольцов продолжал диктовать:

– Третье. Исключить Н. Батурина из рядов КПСС, отстранить от должности секретаря Волжского горкома партии и выдвинуть против него обвинение по статье 98 Уголовного Кодекса – нанесение смертельно опасных ранений при попытке умышленного убийства. Дело Н. Батурина передать в гражданский суд для вынесения приговора. Партийному Трибуналу выступить в суде в качестве Обвинителя. Все!

И Кольцов обратился к членам Трибунала:

– Итак: кто – за? Кто – против? Ответом снова было всеобщее молчание.

– В таком случае, решение Трибунала принято, – Кольцов вытащил из пишмашинки лист бумаги и протянул его членам Трибунала, начав с Ясногорова: – Прошу подписать!

– Я не думаю, что мы это подпишем, – сказал у него за спиной голос Анны Ермоловой.

Кольцов круто повернулся к ней, набычился.

– Вы выбросили весь наш текст… – объяснила она.

– Да, выбросил! Потому что никто не уполномочил вас судить партию и ее традиции политической борьбы! Вас выбрали Партийным Трибуналом по делу Батурина и только! Но вы-то хотите от этого уклониться! «В гражданский суд»! Хорошо, если вы хотите умыть руки, чтобы на партии не было новой крови, – пожалуйста, – Кольцов коротко взглянул на цэкистов. – Я тоже написал: в гражданский суд. Но позиция партии должна быть однозначной. Партия подает в суд на Батурина, и вы, Партийный Трибунал, выступите как обвинитель… – Кольцов опять взглянул на цэкистов и пояснил: – Это будет означать демократизацию партийных решений…

– В-в-видите ли, т-т-товарищ Кольцов, – вдруг негромко перебил его инженер Дубровский, поправив очки на переносице. Не то это заикание было у него от природы, не то – от волнения. – Демократия – это прежде всего р-равенство. А вы ведете себя с нами, как д-дворяне, которые дали свободу с-своим р-рабам. Мол, вы в ЦК все д-дворяне, а мы внизу – с-слегка освобожденные партийные рабы. И вы диктуете нам то р-решение, к-которое вам нужно. Если это и есть п-партийная демократия, то лично я в такие игры н-не играю. Извините, – он встал и вышел из кабинета. Просто вышел и все. Без хлопанья дверью, без всяческих аффектаций – спокойно. И следом поднялись все остальные – и киргиз-космонавт Омуркулов, и второй – не то киргиз, не то узбек из Средней Азии – директор хлопкосовхоза Закиров, и даже знатная ткачиха Шумкова.

– Подождите! – сказал Кольцов, глядя больше не цэкистов, чем на уходящих. И когда последний – Ясногоров – закрыл за собой дверь, Кольцов опустошенно сел в кресло, развел руками перед цэкистами: – Я не знаю, что делать… Стрелять их, что ли? Со двора дачи послышался шум заводимых машин. Кольцов снял телефонную трубку внутренней связи.

– Это Кольцов, – сказал он. – Закрыть ворота и никого не выпускать. Члены Трибунала еще не закончили работу.

За окном, в воде озера ослепительно-золотистым карпом плавало августовское солнце, но вдруг в эту мирную картину сада, озера, покоя, ворвался рев – три армейских вертолета низко, на бреющем полете пронеслись мимо дачи в сторону Москвы. А потом, когда рев удалился, за спиной Кольцова послышались шаги. Это вернулись члены Трибунала – и Дубровский, и Омуркулов, и все остальные. С ироническими улыбками на лицах они расселись по своим местам. «Ты можешь запереть нас на этой даче, но ты не можешь заставить нас подписать то, что мы не хотим подписывать», – было написано на их лицах.

Но Кольцов даже не повернулся к ним. Он сидел к ним спиной, словно не слышал их шагов и не видел их вызывающих усмешек. Тень от высокой сосны за окном закрывала лицо Кольцова от прямого света из окна. Он знал, что то, что он скажет сейчас, – это его последний ход. И потому он начал спокойно, издалека.

– На Черном море есть такой город – Одесса. Прекрасный был город… – произнес он негромко и глухо, по-прежнему не поворачиваясь к членам Трибунала. – Солнечный вольный курорт, международный порт, колыбель остряков и музыкантов. Но во время войны не то наши, не то немцы потеряли схему городского водопровода и канализации. И вот уже полвека из городских кранов течет вода, смешанная с промышленными отходами и другим человеческим дерьмом. А никто не знает, где копать, чтобы починить прогнившие трубы. И весь город, миллион человек, пьет отраву, мочой поят своих детей. Из-за этой грязи у них уже была холера и будет снова. Но даже в Одессе – вольном когда-то городе! – все ждут, когда кто-то – горсовет, горком партии, Горячев или Бог – построят им новый водопровод, – Кольцов вдруг повернулся к членам Трибунала: – Вы понимаете? Город уже полвека гниет, дети болеют и умирают, а люди сами ни черта не делают! И даже когда им дали свободу, они поняли это как свободу кричать на митингах: «Горячев, дай! Горячев, построй! Горячев, накорми!» Мыло, сахар, колготки, сигареты, даже воду – все им «дай, Горячев!» Что это значит? Это значит, что нашего народа в полном смысле этого слова интеллигенции, сталинскими репрессиями и коллективизациями. Ваш приговор – это тоже приговор иждивенцев, перекладывающих свою работу на дядю. Но кто же будет работать в этой стране? Работать, а не болтать о демократии! И сколько времени можно заниматься публичным мазохизмом – на глазах всего мира расковыривать и расковыривать старые раны нации? Нам нужно вырвать народ из этой болтовни и ощущения исторической катастрофы, вырвать и повести дальше! Нам нужно строить водопроводы, делать мыло, гвозди, презервативы, еще миллион вещей и, в том числе, выносить приговоры тем, кто этому мешает. Приговоры, а не исторические эссе! Вы Трибунал, а не ПЕН-Клуб! Если вы считаете, что Батурин прав и Горячева нужно убить, так и напишите! И подпишитесь! Но если нет, то примите решение сами, а не сваливайте его на других! Это и есть демократия – хоть что-то решать самим! От имени народа и партии! Иначе Россия и еще сто лет будет пить дерьмо из водопроводных кранов…

Кольцов замолчал, не поворачиваясь от окна. Он все сказал, что думал, даже больше, чем собирался. Пусть цэкисты донесут о его речи Митрохину или самому Горячеву – плевать! Он, Кольцов, не допустит мягкого приговора Батурину – стране сейчас нужна жесткая рука, и Горячеву, раз уж он выжил, придется надеть ежовые рукавицы на свои холеные ручки. Придется!

Августовский зной звенел за окном высоким цикадным звоном. Над золотистыми бликами озерной воды взлетел небольшой карп и тут же плюхнулся в воду. Члены Трибунала, сидя за спиной Кольцова, молчали.

– Послезавтра, в субботу, Горячева выпишут из больницы, – произнес Кольцов, не поворачиваясь. – В стране состоится гигантская демонстрация в честь его выздоровления и против батуринцев, А вы знаете, что это такое, когда народ выходит на улицу ПРОТИВ чего-то? Поэтому я не требую от вас жесткого приговора Батурину сегодня – нам незачем подливать масло в огонь, – Кольцов встал с кресла, и следом за ним поднялась цэковская тройка. – Но сразу после этой демонстрации, в понедельник, прошу всех прибыть в ЦК с окончательным текстом Приговора.