– А как же ему удалось скинуть всю брежневскую артель? – кивнул Вагай на портрет. – Романова, Гришина, Кунаева…

На селекторе зажглась красная точка-глазок, и послышался тихий зуммер – сигнал включения связи. Стриж встрепенулся, но тут же и обмяк, узнав голос своей секретарши.

– Я вам нужна, Роман Борисович?

– Нет. А что? – ответил Стриж.

– Пять часов. Могу я идти домой?

– Да.

– Всего хорошего.

– Угу…

Красный глазок на селекторе погас.

– Потому, что это нужно было нам, молодым! – ответил Стриж на вопрос Вагая. – Мы были согласны на любую гласность, лишь бы выкинуть стариков, которые жопами приросли к этим креслам. Чем мы рисковали? Мы были внизу. А теперь? Теперь трусят товарищи, бздят, говоря по-русски. А я, мудак, карту расстелил – думал отмечать кто за нас! Все, отменяем операцию! Так и сгниет Россия под жидами, никогда тут нельзя ничего путем сделать!…

– Демонстрацию уже не отменишь, – Вагай кивнул на «Правительственную телеграмму». – Но ты все равно в выигрыше. Горячев тебя за эту инициативу наверняка отметит…

– В ЦК заберет? – усмехнулся Стриж. – Шестерить в Кремле в проигравшей команде? – он опять приложился к бутылке, сделал несколько глотков, утер губы и произнес с горечью: – Такой шанс упустили!… – затем кивнул на папку Вагая, упавшую на пол. – Что это?

– Списки добровольцев на демонстрацию, – сказал Вагай и подошел к открытому окну. В лучах заходящего солнца Свердловск стелился до горизонта кварталами домов и фабричными корпусами. Густо дымили заводские трубы «Тяжмаша». Желтоводная Исеть все так же медленно сочилась под осыпающимися берегами. А внизу, под обкомом, звенел трамвай и шумела вся та же улица Ленина, заполненная частными машинами, магазинчиками и легко, по-летнему одетой публикой. Вагай усмехнулся: – Хочешь знать сколько на сегодня записалось на демонстрацию? Сто семнадцать тысяч…

– Ну да?! – удивился Стриж. – И кто же у нас самый богатый бизнесмен?

– Самый богатый? Копельман, конечно.

– У него что – фабрика?

– Нет. Раздает домашним хозяйкам швейные машинки, ткани да выкройки от «Пьера Кардэна». На дом. И они ему шьют. А сколько их – никто не знает. В налоговой ведомости пишет, что сто двадцать. А я думаю – тысяч пять…

– Молодец еврей! Так и надо в этой стране! Вот я к нему и пойду работать! На хер мне этот кабинет?

Рев автомобильных гудков за окном не дал Вагаю ответить. Он перегнулся через высокий подоконник, посмотрел вниз. Там, прямо напротив памятника Свердлову, на перекрестке улиц Ленина и Советской, снова застрял трамвай, набитый и облепленный пассажирами. И та же самая молодая рыжая бабенка высунулась из кабины трамвая, протянула деньги пацану, торговавшему газетами. И пока этот пацан шел с газетами к трамваю, пока давал этой рыжей сдачу (как ее фамилия? Стасова! Ирина Стасова! – тут же вспомнил Вагай), вокруг вопила гудками река частных машин.

– Н-да… – горько усмехнулся подошедший к окну Стриж, словно прочел мысли Вагая. – Была держава, а стала… Пора переквалифицироваться в Копельманы…

Тихий непрерывный зуммер и красная точка сигнальной лампочки под телеэкраном оповестили, что кто-то подключился к линии видеосвязи. Стриж расслабленно подошел к пульту, нажал кнопку. На телеэкране появилось узкоглазое и широкоскулое мужское лицо неопределенного возраста – этому не то киргизу, не то казаху можно было дать и тридцать, и сорок пять.

– Салам алейкум, – сказал он с тонкой усмешкой на губах.

– Вы Стриж, да? Роман Борисович?

– Да… – с недоумением протянул стриж.

– Мая фамилия Усумбалиев. Мансур Усумбалиев. Первый секретарь Ташкэнского гаркома партии. Час назад я получил тэлэграмму Палитбюро о диманстрации и хачу вам сказать – замечательный идэя! Замичательный! Одна только есть притэнзия – пачему нам заранее не аказали доверия, не прэдупредили? Так мало врэмини падгатовиться…

Стриж молчал, вглядываясь в лицо Усумбалиева, в его хитровато-веселые глаза.

– Но ничэво! – сказал Усумбалиев. – Я нанимаю – вы был Сибирью заняты. Правильно? Сваю Сибирь вы зарание при-дупридили, падгатовили? Правильно?

– Да… – не очень внятно сказал Стриж.

– Вот это я хател услишат! – тут же обрадованно воскликнул Усумбалиев. – У миня, канечно, мало было время, час только, но я пачти все гарада наший республики абзванил уже. И та-варишши везде паручали мне связаться с вами и саабшит: мы пад-держиваем ваши инициативы ат всей души! Завтра республика кипеть будет: все партийный работник будут записывать дабра-вольцев на дэмонстраций. Чтобы все арганизованно било, па списку. И милисию мы падгатовим, и армию. Правильно мы панимаем?

Из– за его узбекского акцента множественное число в слове «инициативы» прозвучало в речи Усумбалиева словно очередная оговорка. Даже если в Москве, на Центральном пульте кремлевской видеосвязи кто-то следит за этой беседой, что он может понять? Только то, что демонстрацию в честь выздоровления Горячева подхватили и в Узбекистане…

Вагай видел, как у него на глазах менялся Стриж. Еще минуту назад это был потный, увядший от неудач и на все махнувший рукой мужик. Но по ходу того, как выяснилось зачем С ЧЕМ позвонил этот узбек, Стриж выпрямлялся, разворачивал плечи, поднимал голову, приобретая осанку, вес, значимость.

– Значит, Ташкент выйдет на демонстрацию. Так? – спросил Стриж у Усумбалиева, глядя в стеклянный глаз видеокамеры-приставки телевизора. И властно махнул рукой Вагаю: – Закрой!

– Не только Ташкент, таваршш Стриж! – оживленно ответил Усумбалев. – Весь Узбекистан – Фергана, Самарканд, Бухара, Андижан! У нас вся риспублика очэнь любит таварышша Горячева. И много людей дабравольно вийдут на деманстрацию, савершенно дабравольно, таварышш Стриж. Завтра всех будем записывать! А из других республик вам ишшо не званили?

– Жду. Сейчас будут звонить… – сказал Стриж уверенным тоном.

– Конечно, будут. Абязательно будут! Я знаю настроений таваришшей в саседних республик. Все паддержат ваши инициативи! – подхватил Усумбалиев, и Вагай определенно решил, что этот узбек нарочно утрирует свой акцент, чтобы прикрыть им свои намеки.

– Спасибо, товарищ Усумбалиев, – сказал Стриж.

– Это вам спасибо, таваришш Раман Барисович. Не буду больше занимать линию. Жилаю удачи!

Лицо Усумбалиева исчезло с экрана, но и Стрижу, и Вагаю казалось, что этот далекий узбек из Ташкента еще незримо присутствует в кабинете – с его хитро прищуренными узкими глазами, нарочито форсированным узбекским акцентом и вроде бы «из других республик вам ишшо не званили?…»

– Ну узбек! Молодец! – Стриж восхищенно крутанул головой. – Поднял душу! Первым секретарем Узбекистана сделаю! И членом Политбюро!

– Он для того и звонил, – усмехнулся Вагай. – Кстати, я-то раньше него к тебе пришел…