вытащить. Впрочем, это не помешало начать на улицах бойкую торговлю порошками для мужской силы из зубов левиафана, сшитыми из его шкуры кошельками в честь Валгоса, а также наростами под мордой толщиной с человеческое запястье. Пришлось установить запрет и оградить уже порядком изуродованный труп от народа, который забросил все дела и день и ночь торчал у пристани.

Однако спекуляции не заканчивались. Молва стала быстро расползаться, и к обеду, когда солнце высоко стояло в голубом небе, стража доложила засевшему в Портовом доме графу, что к пристани желает попасть некий аристократ. На улице ждал Вицеллий гор’Ахаг, нетерпеливо постукивающий тростью о пирсовые доски.

Увидев одобряющий кивок, уже через мгновение он умело заработал ножом, срезая кожу с еще по-детски мягких толстых губ детеныша. Вицеллий был одет в свою бессменную алую пелерину, однако поверх нее накинул плотный плащ, на руки надел толстые перчатки, а голову прикрыл широкополой шляпой. Но взгляд его оставался все тем же: холодным и расчетливым. И Юлиан ничуть не сомневался, что старик не просто изучает труп, а мысленно препарирует его, получая от процесса своеобразное мерзкое удовольствие. А рядом с веномансером был Мильер, айор из особняка. Он держал распахнутый мешок и не менее распахнутыми от ужаса глазами пялился, как туда летят отрезанные от туши окровавленные куски.

– Ровнее держи, ровнее! Давай еще один, – ворчал веномансер.

Вокруг Спящего толпами кружили летописцы, делая зарисовки и оформляя в крепленных к дощечке пергаментах его описание. На чудище пришли поглядеть все члены совета. И даже сам верховный жрец храма Дюжей, который слыл затворником, пребывающим в вечных мольбах каждому из двенадцати, с час простоял подле огромной туши с разинутым ртом.

Юлиан старался как можно меньше распространяться о том, как он убил левиафана, о кельпи и спасении мальчика, но слухи юркими змеями поползли по городу, распространяясь все дальше: в Лорнейские врата, Олентопию, Аше’Элъя и Иво’Элъя. И обрастали они невероятными подробностями! Кто-то опускал такие, по мнению некоторых, мелочи, как гибель от яда, и красочно описывал бой графа Лилле Адана с демоньем едва ли не на мечах! Были и те, кто разглядел водных кобыл и теперь с причмокиванием повествовал, как лихо граф скакал по морю. Все это Юлиан слушал с явным неодобрением. Похоже, грядут неспокойные годы, когда при каждом появлении в городе его будет окружать любопытная и раболепствующая толпа.

– Учитель, – обратился он к веномансеру. – Матушка что-нибудь говорила?

– Нет. Но мы всё видели и слышали, такое сложно, честно говоря, было не услышать… – Кряхтя, Вицеллий срезал часть толстого языка с бирюзовыми сосцами. – Графиня не изменила традициям и провела вечер в потайном саду, ночь – в спальне, а утром прогуливалась по морскому берегу.

– Понятно…

– Не думаю, что она довольна твоим поступком. Рисковать драгоценным даром ради кого? Ради черни? Я понимаю, ты сам из простых, Юлиан, однако… О-о-о… ты посмотри, какого цвета нёбо у этой твари. Интересно… Таково действие яда или это врожденное?

Будучи ученым вампиром, Вицеллий тут же позабыл о разговоре и деловито полез в распахнутую пасть демона, действуя крайне осторожно. Он просунул голову между челюстей – и его слова отдались гулким эхом.

– Так, а у детеныша нёбо и было бирюзовым до отравления? Скажи-ка мне!

– Не успел заметить. Был слегка занят, – покачал головой граф, стоя рядом со скрещенными на груди руками.

– Интересно, интересно… Щупальца афенских медуз вызвали столь острую реакцию, что детеныш из-за спазма не смог даже проглотить их до конца! Представляешь? Удивительно, какой мощный яд! Но и доза, конечно, была велика…

* * *

Оставив взволнованного веномансера, который с головой погрузился в изучение медузьего яда, Юлиан подошел к стоящему у охраны Авариэлю Артисимо. Тот, в окружении сопровождавшей его свиты из трех телохранителей, разговаривал с другим членом плениума, седовласым старцем в серо-серебристом табарде.

– Невероятно! Именем Оргона, как возможно было погубить такое могущественное существо? – старец почесывал подбородок.

– Мне шепнули, почтенный Марглен, – отозвался Авариэль, – что наш граф отравил демонов ядом медуз, заставив съесть их под видом рыбы… – И тут же не преминул обозначить свои заслуги: – И я подтверждаю это, потому что сам лично отдал ему в пользование рыбацкую лодку, на которой он их наловил.

– Невероятно! – повторил старец и, заметив самого виновника событий, отвесил поклон. – Да осветит солнце ваш путь, господин Лилле Адан! Ваш благородный поступок освободил весь берег от гнета злых демонов и будет однозначно воспет в легендах, увековеченных подобно историям короля Аэротхорна и рыцаря Лефадия!

Юлиан кивнул двум плениям, здороваясь. Выглядел он сейчас далеко не по-графски: неказистый коричневый плащ скрывал разорванную рубашку, а короткие волосы, прежде аккуратно зачесанные назад, теперь разметались по лбу. Тем не менее плении в роскошных одеждах, увешанных и обшитых серебром, смотрели на своего молодого господина с благоговейным страхом.

– Приветствую вас, почтенные. Главное, что морские пути стали свободны для судоходства. Через несколько дней нужно собрать плениум и выдать кораблям разрешение покинуть порт.

– Через несколько дней? – вскинул седые брови старец. – Отчего не сразу?

– Самка левиафана зачала от такого же, как она… Значит, где-то должен быть самец.

– Доселе в водах его не было.

– Доселе не было и детеныша, – заметил Юлиан. – Но я надеюсь, что самка сама навещала самца в других водах, далеких от торговых путей, а не наоборот.

– Тогда действительно стоит немного выждать, прежде чем вновь открывать навигацию, – склонил в задумчивости голову старец. – Если господин прислушается, то я бы рекомендовал проследить за ситуацией на воде не с пару дней, а с несколько недель.

– Пусть решит плениум, – согласился Юлиан.

К беседующим, стоящим за ограждением, подошел Кавиан. Управителя порта сопровождала пожилая пления Фамьела Бруло Октавиула. Все городские больные, а также беспризорные находились под ее опекой. Забота о них ложилась на эти полные мягкие плечи, укрытые такими же мягкими, как облако, одеждами. Однако в противовес одеждам лицо ее казалось неприятно обрюзгшим, твердым. Рядом тащился одетый в ноэльские шаровары и рубаху Халлик. Он выспался в храме Мудрых, но его отрешенный взгляд указывал на потерянность в этом огромном мире. Он знал, что скоро решится его судьба, что рыбак, оказавшийся графом, определит, где теперь будет дом сына купца, который ныне стал сирой дворняжкой.

– Да осветит солнце ваш путь! – склонила в почтении свою толстую шею Фамьела. – О, наш милостивый господин и защитник! Луциос благодарен вам за заботу! Если бы не вы, мы бы пропали!

– Здравствуйте, – также поклонился Кавиан.

Будучи человеком простым, толстый управитель порта не умел говорить с красноречием, присущим каждому плению. Фамьела же, брезгливо морщась, замерла на некотором расстоянии от него. Самого Халлика, как посланного господином ребенка, она ласково поглаживала по головке, причем делала это нарочито показательно.

– Как ты себя чувствуешь, Халлик? – спросил Юлиан.

– Хорошо, дядь… ой, господин…

От мальчика пахло благовониями и успокаивающими мазями, которые хоть и убрали слезы с глаз, но не смогли залечить душевные раны. Те еще долго будут кровоточить.

– Я позаботилась о мальчике, как вы и велели, господин Лилле Адан! – неестественно высоким, певучим для столь грузного тела голосом сказала Фамьела. – Он был овеян можжевеловыми маслами, одет в лучшие одежды приюта, накормлен томленым мясом кролика, свежими овощами и выспался в высокой комнате при храме.

– Спасибо, почтенная.

– Господин, – скромно потупился Халлик. – А куда меня теперь? В приют?

– Не смей перебивать его сиятельство! – рявкнула Фамьела. Впрочем, ее жесткий взгляд быстро смягчился.

– Я бы не хотел отдавать тебя в приют, – сказал граф. – Думаю, тебе нужна приемная семья. Или определим тебя чьим-то помощником.

– Если вы, ваше сиятельство, позволите, я бы взял Халлика к себе в дом айором, – вдруг произнес с улыбкой Авариэль. – При мне он всегда будет сыт, одет и обут. Что думаешь об этом, Халлик?

Авариэль погладил мальчика по голове, приласкал его упругие кудри, а тот воздел на него глаза. Как мужчина Авариэль Артисимо был весьма красив. Он носил на лице выражение благодетельности, а сердечный взгляд его медово-карих глаз никогда не становился грубым, поэтому в нем, улыбчивом, поначалу чувствовались тепло и забота. И Халлик сделал к нему шаг, встав под усеянную кольцами руку.

– Боюсь, твой статус, почтенный Артисимо, – вдруг возразил граф, и на его лице на миг промелькнула острая неприязнь, – слишком высок, чтобы тебе прислуживал какой-то неграмотный мальчишка