права приехать чуть ли не первым, но не хотелось конфликтовать, ему было стыдно за своё вчерашнее поведение, ничего не добился, только опозорился и выставил на обозрение свою некомпетентность и инфантильность. Он никогда не вёл себя адекватно, по сути, когда находился в студии Жана или рядом с его скульптурами, так что Райан имел полное право считать, что он слегка повредился умом. Это ж надо так, а ведь он всегда считал себя таким сдержанным, таким адекватным, таким компетентным!

Они с Майклом были прекрасны – высокие, стройные, сияющие, уверенные. Костюмы на них сидели замечательно, подчёркивая достоинства и скрывая недостатки (за это он и обожал одежду Райана, в ней он себя чувствовал красивым по умолчанию). Следы от простуды были тщательно скрыты, и лишь нездоровый блеск его глаз мог выдать, что его лёгкость и непринуждённость были наигранными. Они улыбались, кивали, иногда обнимались, обменивались комплиментами или банальными репликами, пока направлялись к своему столику, скоро должно было начаться официальное открытие, пора было занимать свои места. Некоторые арт объекты находились прямо в банкетном зале, украшенном минималистичными рождественскими декорациями. Но не было ни намёка на его скульптуру, он понятия не имел, как и где её разместили. Он знал расположение этих залов, но до сих пор гадал, в каком месте лучше всех было расположить мраморную фигуру в полный человеческий рост. В рекламном видео пресс-релиза и на тех немногих фотографиях, что дразнили пользователей интернета, тоже ни слова не было о том, что в галерее будет выставлена работа Жана Ланже. Возможно, это держали в тайне по каким-то причинам. По идее, для рекламы лучше было бы орать о самых громких именах (а Жан Ланже сейчас был нарасхват в США) всеми возможными способами, но с его мнением никто не считался. Сердце бешено колотилось при мыслях, что где-то совсем рядом стоит скульптура Ланже с его обликом. Боже мой, она так близко, думал он, не понимая, что сейчас испытывает – тошнотворный позыв покончить с собой или высвободить бурный оргазм.

Из-за рассеянности, болезни и навязчивых мыслей о своей скульптуре, он слабо концентрировался на всей этой официальности и помпезности. Даже когда сам Райан выступал с пафосной речью по поводу открытия своей первой (но не последней, обещал он) выставки, он лишь улавливал какие-то конкретные слова или фразы. Он сотни раз был на открытиях галерей и даже музеев, и примерно знал, что говорят в своих официальных речах. Райана поздравляли, гости комментировали, вручали подарки, благодарили его за эту прекрасную возможность восхищаться искусством, фотографировались, а потом все дружно выпили шампанского и налетели на закуски. Ужин будет уже после того, как все посмотрят работы в галерее, и он будет приурочен к Рождеству. Есть ему не хотелось, так что он лишь эстетически пожирал глазами эти бессчётные горы hors d’oeuvres, пестрящими всеми возможными рождественскими цветами и формами (красный, зелёный, белый, снежинки, саночки, веночки…), боясь, что не способен сегодня потреблять в пищу ничего кроме шампанского.

Майкл постоянно поддерживал беседы рядом с ним, пытаясь вовлечь и Джулиана, который обычно был из тех, кому палец в рот не клади, Майклу скорее было стыдно за него часто, насколько он был порой навязчив в своих беседах. Но с ним любили болтать, все эти светские беседы удавались ему настолько естественно, и это не потому, что он обучался этому, а потому что на самом деле любил этот процесс расслабленных бесед, балансируя на поверхностных темах без всей этой грузящей фрустрации. Так что Майкл иногда его вытягивал из задумчивости и комментировал формы пирожного, напоминающие половой член искупавшегося в проруби лесоруба, или издевался над шляпой с перьями одной из сидящих рядом светских дам-филантропов, назвав её страусиной яичницей. Так что иногда они хихикали там, прижавшись к столу, забив на все правила приличия и этикет, как два влюблённых подростка.

И когда момент года настал, и гостей начали впускать в саму галерею, ножки у Джулиана были ватные, Майкл расслабил его максимально перед этим, и он был в который раз благодарил судьбу за то, что тот всегда был рядом и поддерживал его в этот нелёгкий период. Что бы он без него делал этих сложные шесть месяцев? Он сжал благодарно руку своего возлюбленного, отчасти и потому, чтобы чувствовать опору. Рождественские огоньки, блестящие вещи, весёлые голоса, запах хвои и корицы, мягкие ковры, Джулиан впитывал в себя каждую мелочь, позволяя сверхчувствительности обретать силу, и хотя всё это лишь создавало необходимую атмосферу, он знал, что будет практически чист от любого влияния, когда столкнётся один на один со своей скульптурой.

Её невозможно было не заметить. Она стояла выше всех, и хотя не до такой степени высоко, чтобы понадобилась лестница, скульптура явно была установлена таким образом, чтобы возвышаться над гостями. Её можно было разглядеть со всех сторон и подойти непозволительно близко, так как она не была обнесена защитной лентой или спрятана в кокон стекла. Её даже можно было трогать, хотя этикет этой галереи и не позволял подобную фамильярность, в том числе из-за мер предосторожности. Мрамор, конечно, славится своей выносливостью, но, тем не менее, прикосновения были крайне нежелательны. Визитёры останавливались возле скульптуры и с интересом её разглядывали. Жан Ланже был тут как тут, с удовольствием рассказывая про свой очередной шедевр, которому было дано весьма абстрактное название «la liberté en marbre» (свобода из мрамора). Она излучала силу и мудрость, и личность натурщика была размыта, хотя и вполне узнаваема.

Джулиан замер в восторге, глядя на это прекрасное изваяние, он совершенно лишился дара речи, это было воплощение мудрости, кротости и покоя, но при этом потрёпанное суровым жизненным опытом. Боже мой, страхи как рукой сняло, он был на грани того, чтобы принять смерть как что-то естественное, как что-то, что обязательно нужно пройти, как что-то необходимое для личностного развития, как свободу к очищению. Это преображение через адские муки, через полную духовную деградацию, это также привело к этому состоянию, когда ты реально способен смотреть на всех свысока, потому что твой опыт вознёс тебя от всего физического, ты вне этого материального мира. И твоё уродство души смешалось со священной красотой тела, и ты падаешь и падаешь вниз, или летишь и летишь вверх, и даже это неважно, твой опыт в раю и аду одинаково важен для того, кем ты сейчас стал. Потому что ты покорил вечность, ты познал бесконечную гармонию, и ничто не могло тебя лишить твоего опыта.

И тогда Джулиан с острой, прямо