Господом, таят его мысли, но почему-то рыбы особенно явно. Почему это так явственно в подводном мире, никто не знает.

Может быть, оттого, что в воде нет места глупости и подлости, там все светится истинным светом бытия, там только правда, там нет людей. Рыбы – это то, что Господь думает о нас.

Нет смысла запоминать их имена и времена. Под водою или все прекрасно, или все уродливо. Вот проплывает мимо незримым солнцем и голубоватым сиянием мерцающее неземное чудо. Вот хромает ему вслед, уродливое существо на трех ногах, все в коричневых наростах. Все живет своей особой жизнью и непонятно, что это: растение, животное, то ли рыба, то ли солнце, то ли море, то ли тень голубого ветра на земле. Почему так явно Бог благословил красотой одних и рассердился на других? Чтобы добро и зло шли об руку и стучались в твою дверь попеременно. Все рядом. Все сменяется мгновенно дуновением ветерка и тенями на траве.

Закат просвечивает сквозь оранжевые сосны золотом и прячется в реке, когда мы едем с дачи. Мысли Господа о нас летят птицами рядом. Моя доченька повсюду ищет сокровища. Вот мы с ней вместе проплываем на небе двумя облаками – она белой прекрасной развевающейся рыбкой, а я – золотой рыбкой рядом. Надо ей помочь ее сокровища найти.

10 июля 2016 г.

Машина с бассейном на крыше

Один раз мы купили очень большую машину, называлась она Dodge Ram 250 – но мы ее назвали просто «Дождь». А у неё был такой большой открытый багажник сзади. И, конечно же, первым делом мы устроили бассейн на крыше, потому что в багажнике у нас был мини-бар.

Наш «Дождь» был белоснежного цвета, внутри – ярко-синий, такой же синий кожаный руль и белая торпеда. А бассейн мы подсветили по периметру нежным неоновым мерцающим светом, и когда мы ехали, он отбрасывал на дорогу синие отблески.

В мини-бар нам обычно по райдеру полагается: свежепросоленные огурцы, тархун и мохито – потому что доченьке нравится все зелёное, а я для себя заказываю бананы, вяленых лещей и чашечку кофе, потому что у меня – испорченный вкус, ну, а для тебя мы покупаем клубники и наливной сладкой черешни, спелой от жаркого солнца и моих поцелуев. Втихаря в саду у нашей бабули я набираю огромный букет белой сирени и калины буль-де-неж, расцветшей к твоему приезду, пока доченька отвлекает бабулино внимание. И когда я быстренько исчезаю на дорожке с таким невиданным праздником лета – это не букет, а благоухающее невозможное счастье – доченька уже струится вприпрыжку за мной следом, – и значит, нам можно трогаться в путь.

Музыку выберем греческую, разливающуюся горным ручьём, над которым в тишине порхает бабочка.

Выезжаем обычно мы на закате, когда воздух уже вобрал всю прибрежную нежность моря, а деревья – тихий вечерний свет в переливах листвы. И вот мы начинаем медленно путь, и перед нами, как блаженное будущее, порхает и распускается счастье.

Солнце в эту пору светит нам вслед, провожая и ласково обнимая нас сзади. Без него – ничего не видно, когда мы зависаем вдруг в контровом свете на поворотах бегущего синевою шоссе, отпускающего нас на миг в невесомость – но тут же принимающего нас в свои руки обратно. Море – безбрежно-лучистое – вдруг промелькнет чистотой – и тут же скроется среди сосен, вся душа моя заволнуется, пока я снова не увижу его, затаенного, неожиданно у подножия мыса – как обещание скорой встречи с тобой.

Веточки сирени играют на солнце и сыплют в синее небо свои лепестки. То есть, в наш синий бассейн, в котором плавает наша доченька, то есть в ту неземную лазурь, что мелькает меж соснами – она – бирюзово-лимонная, безгрешная, уводящая в небо, тронутая, словно забытыми в воздухе ориентирами – серыми макушками подводных камней.

Ветра нет, только свет и нежность. Только плеск волн в нашем бассейне, да запах падающих в него лепестков сирени. Шесть пятилистников насчитывает моя доченька. Вместо того, чтобы съесть их на счастье, она их запускает самолетиками, улетающими, словно бабочки, в воздух.

И тогда пространство раскрывает нам все свои тайны. И солнце нежно подталкивает сзади нас вперёд. Можно называть имена, тайны и их значение. Пока мы проезжаем мимо, все равно никто, кроме сосен, их не запоминает. Мы слышим все звуки бытия. И небо слышит все наши мысли.

Но по какой-то давней традиции мы говорим с доченькой на море только по-французски. «Je t’aime, mon amour, – je t’adore, ma сherie maman», – больше ничего и не скажешь.

И провода, провода, что играют от одной сосны к другой, тоже поблескивают по-французски и мерцают нам вслед несмолкаемой музыкой.

Нам не хочется поворачивать, но тут дорогу перед нами переходит ёжик. Мы давно уже остановились и стоим и смотрим, как он это делает. Он, наверное, пошёл в ресторанчик напротив кофе попить, потому что идёт он, тоже распевая французские песенки. Ну, а мы выходим из машины, некоторые – завернувшись в синее полотенце, – чтобы подарить ему шоколадку, улыбнуться – и поехать обратно.

И вот солнце уже принимает нас в свои объятия, целует нас и возвращает нас в прошлое. Все меняется. Сосны теперь – не освещённые изнутри, а светящиеся сами, насыщенные теплом, словно мёдом. Берёзы – такие незримо солнечные, словно готовые вот-вот сквозь листву выпустить на свет Божий солнце.

И вот то, что непременно должно было расцвести из полутени сейчас – иначе и быть не могло: на повороте дрожит стайка тонких таких травинок, невесомых, несуществующих, отдающих нам всю душу свою и сущность.

И тут же из еловой чащи так доверчиво веет ландышами, как прикосновение ребёнка, слаще которого ничего на свете нет, уснувшего и положившего тебе на руку дорогую головку.

Тихие иголочки сыплются с неба. Журчание музыки смолкло. Мы у дома. В следующий раз позовём с нами съездить друзей.

1 июня 2016 г.

Ходили по Твери трамваи

Трамваи в Твери текут по рельсам совершенно особенно, не так, как в других городах. Иногда они текут вовсе и без рельсов. Они вообще текут туда, куда им вздумается. Как реки.

Вот, например, по улице Новая Заря трамвай проезжает мимо памятника Ленину, который зачем-то влез в лес и машет оттуда кепкой на каждом перекрестке. «Добрый вечер! – говорит трамвай. – Какая погода на завтра? – Сани с усами. – А, sunny», – переводит трамвай. Он знает, что это Ленин хотел по-английски,