«Эта теория квантовой механики немного напоминает мне бред уж очень умного параноика. Там настоящий коктейль из несостоятельных мыслей», – писал он другу. Он сделал всё возможное, чтобы найти великую единую теорию, но умер, так и не сделав этого, совершенно отдалившись от молодых поколений ученых, которые, казалось, приняли как аксиому ответ Бора Эйнштейну тогда, на Сольвеевском конгрессе. Услышав горькое восклицание о Боге и костях, Нильс Бор возразил:

– Не нам указывать Ему, что делать.

Шрёдингер тоже возненавидел квантовую механику. Он придумал сложный мысленный эксперимент, Gedankenexperiment, в результате которого получилось немыслимое существо: кот, одновременно живой и мертвый. Физик хотел доказать абсурдность этого образа мысли. Сторонники датчан ответили Шрёдингеру, что он совершенно прав: результат его эксперимента не просто абсурдный, он еще и парадоксальный. Но верный. Кот Шрёдингера, как и любая элементарная частица, живой и мертвый (во всяком случае, до того, как его измерят), и с тех пор имя австрийца навсегда связано с неудачной попыткой оспорить идеи, которые он сам помогал культивировать. Шрёдингер внес вклад в развитие биологии, генетики, термодинамики и общей теории относительности, но так и не создал ничего и близко похожего на открытие, родившееся на вилле Гервиг, куда он больше не возвращался.

Слава тянулась за ним до самой смерти, пока приступ туберкулеза не оборвал его жизнь в Вене в январе 1961 года. Ему было семьдесят три года.

Его формула остается краеугольным камнем современной физики, хотя за сто лет никто так и не смог разгадать загадку волновой функции.

Гейзенберг получил назначение профессором Лейпцигского университета и в двадцать пять лет стал самым молодым профессором в истории Германии. В 1932 году он получил Нобелевскую премию за создание квантовой механики, а в 1939 году от нацистской верхушки страны поступил приказ рассмотреть возможность создания ядерной бомбы. Два года спустя он заключил: Германии, как и ее врагам, еще очень далеко до создания подобного оружия. Тем более во время войны. Он не мог поверить своим ушам, когда узнал об атомном взрыве в Хиросиме.

До конца своих дней Гейзенберг развивал провокационные теории, и его считают одним из самых влиятельных физиков ХХ столетия.

Его принцип неопределенности выдержал все испытания, каким его подвергали потомки.

1. Эта зараза распространяется от дерева к дереву. Неумолимая, тихая, невидимая. Скрытая от глаз всего мира гниль. Откуда она взялась? Из-под черной земли? Или ее вынесли на поверхность самые маленькие микроорганизмы? Может, грибы? Нет, она перемещается быстрее, чем споры, прорастает, таится в корнях деревьев, гнездится в их деревянных сердцах. Это древний демон, он расползается повсюду. Убейте его. Убейте огнем. Сожгите и смотрите, как он горит. Принесите в жертву зараженные буки, ели и дубы; этих великанов, прошедших проверку временем, их стволы, изъеденные челюстями миллионов насекомых. Они умирают прямо сейчас, больные и несчастные, у них агония. Пусть горят. Смотрите, как языки пламени лижут небо, иначе эта зараза поглотит мир, сожрет его посеревшую зелень. Молчите. Слушайте. Слушайте, как она растет.

2. Я познакомился с ним в небольшой горной деревушке, которая оживает только на два летних месяца. Ночью я вышел погулять с собакой и увидел, как он копает в саду. Моя собака подползла под кустами, что росли по периметру его участка, и побежала к нему – белое пятнышко в лунном свете. Хозяин наклонился, погладил ее по голове, встал на одно колено и почесал брюхо, которое она ему подставила. Я попросил прощения за вторжение, он сказал: ничего страшного, он обожает животных. Я спросил, неужели он работает в саду в такое время. Да, ответил он. Более подходящего времени не найти: растения спят и всё чувствуют менее остро. Им не больно, когда их пересаживаешь; они – как пациент под анестезией. Нам стоит больше заботиться о растениях, сказал он. В детстве его ужасно пугал один дуб. Его бабка повесилась на том дереве. Тогда, рассказал хозяин, дуб был здоровый, крепкий и раскидистый, а сейчас, почти семьдесят лет спустя, ствол весь изъеден паразитами, дерево гниет изнутри, так что скоро его придется спилить – он нависает над крышей, того и гляди обрушится зимой в непогоду. Однако садовнику всё не хватает смелости взять топор и повалить великана, ведь этот дуб – одно из немногих уцелевших деревьев, что остались от девственного темного прекрасного и страшного леса. Первые поселенцы вырубили его и построили здесь свои дома. Он показал мне дуб, но в темноте я разглядел лишь его необъятную тень. Дерево наполовину сгнило, но все равно растет, сказал хозяин. Он объяснил, что в стволе живут летучие мыши, а колибри пьют нектар алых цветов растения-паразита Tristerix corymbosus, которое в народе называют кинтраль, кутре или нипе; оно растет на верхних ветках дуба. Каждый год бабушка обрезала его, но оно расцветало с новой силой, питаясь соками дуба, и давало нектар, пьянящий стаи птиц и насекомых. До сих пор не знаю, почему она повесилась. Мне никто не сказал, что она убила себя; родственники хранили этот секрет, а я был тогда ребенком лет пяти или шести. Но позже, несколько десятилетий спустя, когда уже у меня родилась дочь, няня, растившая меня, пока мать работала, сказала: «Твоя бабушка повесилась на дубе среди ночи. Это было ужасно, настоящий кошмар. Нам не давали снимать ее тело до приезда полиции. Сказали: не снимайте, оставьте ее там. Но твой отец не мог так поступить. Он полез на дуб, взбирался всё выше и выше, чтобы снять удавку с ее шеи, и никто не мог понять, как она сумела взобраться так высоко. Бабушкино тело полетело вниз через крону дуба, с глухим звуком упало на землю, словно после смерти она весила двое больше, чем при жизни. Твой отец схватил топор и начал рубить ствол, но дед ему не позволил. Сказал: бабушка всегда любила это дерево. Она видела, как оно растет, ухаживала за ним и удобряла, поливала, подрезала, дрожала над каждым листочком, над каждым пятнышком, пупырышком, болячкой и паразитом, одолевавшим дуб». Дерево пощадили, так оно и стоит, хотя рано или поздно его придется спилить. Скорее рано, чем поздно.

3. На следующее утро мы с семилетней дочерью пошли гулять в лес и набрели на двух мертвых собак. Их отравили. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Я видел щенков с оторванными конечностями, погибших под колесами машин на трассе. Я видел кота, запутавшегося в собственных кишках после нападения своры собак. Однажды я сам зарезал ягненка: всадил нож ему в горло по самую рукоятку; гаучо привязали его к распоркам возле костра, чтобы потом приготовить асадо. Однако все эти смерти, какими бы отвратительными они ни были, блекли в сравнении с последствиями отравления. Тело первой собаки, немецкой овчарки, лежало на тропе, проходившей через лес. Пасть открыта, десны почернели и набухли, язык вываливается, и он раз в пять больше обычного, сосуды раздулись. Я осторожно приблизился и велел дочери не ходить за мной, но она не удержалась, прижалась к моей спине, зарылась лицом в складки куртки и выглядывала из-за меня. Окоченевшие лапы собаки смотрели в небо, брюхо распирало от газов, кожа натянулась так сильно, как у беременной. Казалось, что ее живот того и гляди лопнет и внутренности разлетятся во все стороны, в том числе и на нас, но больше всего меня напугало выражение нескрываемой боли, полностью исказившее ее морду. Собака перенесла страшную агонию, и казалось, продолжала выть даже после смерти. В двадцати метрах, сбоку от тропы, лежала вторая собака, ее немного закрывала сорная трава. Она была беспородная, помесь бигля с гончей; черная голова, белое тело. Хотя она наверняка отравилась той же гадостью, что и овчарка, яд никак не изменил ее тело. Если бы не мухи, залепившие ей глаза, можно было подумать, что она спит. Овчарку мы не знали, а со второй собакой дружили, моя дочь играла с ней, когда ей было четыре, собака ходила с нами гулять, скреблась к нам в дверь, чтобы попросить еды. Дочь называла ее Кляксой. Малышка не заплакала, узнав собаку, но стоило нам сойти с тропы и выйти на опушку, как она разрыдалась у меня на руках. Я обнял ее изо всех сил. Она сказала, что боится за своего питомца, и я тоже боялся; это самая милая, добрая и ласковая собака, что я знаю. «Почему? Почему их отравили?» – спросила она. Я ответил, что не знаю; наверняка это несчастный случай. Есть яды для крыс, для улиток и слизняков – существует множество смертельно опасных химических веществ, которые люди используют у себя в саду, а в деревеньке много красивых садов. Может, собаки случайно съели что-то ядовитое или поймали крысу, которая сгрызла восковой кубик, начиненный ядом, – люди раскладывают такие вокруг дома. Одного я не сказал дочери: это происходит год за годом. Раз или два в год можно набрести на дохлую собаку. Иногда на одну, в другой раз их намного больше, но в начале лета и в конце осени это случается всегда. Местные знают, что собак травит кто-то из них, кто-то из деревенских, но кто – не известно. Он или она разбрасывает цианид, и в течение пары недель на улицах и на дорогах появляются дохлые собаки. Почти всегда это дворняги или щенки – многие жители окрестностей едут в горы, чтобы оставить там нежеланных питомцев, но погибают и домашние собаки. Есть пара подозреваемых – раньше они угрожали расправой над собаками. Один сосед, который живет на той же улице, что и я, как-то раз сказал моему другу, что мне нужно держать свою собаку на поводке. Разве я не знаю, что летом в деревне травят собак? Он живет в трех домах от меня, но я никогда не говорил с ним, да и видел его всего пару раз – он стоял перед машиной и курил. Он здоровается со мной, а я с ним, но мы не разговариваем.