– Ну и дела, – произнес мужской голос над ухом Слаповски, но как тот ни старался, узнать говорившего у него не получилось.

Первые дни Рэндж не мог уснуть, так сильно болели руки, отвыкшие от труда. Он благодарил страдания, они позволяли не помнить. Забот прибавилось, но то были приятные хлопоты. Наконец-то Рэндж мог заботиться о собственном ребенке.

Стоило им покинуть дно высохшего озера, как Кэтрин очнулась, словно произошедшее оказалось душным дневным кошмаром, который можно стереть с лица, смыть прохладной водой, запить чаем, выполоскать, утрамбовать в самые глубокие чуланы и оставить там гнить на века.

Им помог бы разговор.

Ньютон отчаянно нуждался в нем, но Кэтрин приняла из рук отца его прежнее проклятие. Ее рот стал пуст и бессловесен, а руки болтались двумя безвольными плавниками.

Кэтрин это не печалило. В смерти она обрела благодать и – Ньютон старательно обходил в голове этот вопрос, точно тот был возом с чумными телами – какую-то особую нежную женственность. Теперь Кэтрин всегда улыбалась, не гримасой блаженной или оскалом душевнобольной, но теплой улыбкой матери.

Рэндж отказывался верить, даже специально замерял своим поясом ее растущий не по дням живот, но к концу первой недели пути правда стала вопиющей, отказывать ей в реальности мог только безумец. Кэтрин понесла.

С этого дня Ньютон утроил усилия, чтобы руки убивали в нем сон, но тщетно. Мышцы вернули силу, и сон окреп вместе с ними. Он подстерегал Рэнджа и возвращал в одно и то же место. В колыбель подвенечных вод.

Пустая змеиная шкура опутывает ноги Кэтрин, одновременно не давая ей брыкаться и заставляя не сводить ноги слишком тесно. Лопнувшая пасть твари находится прямо напротив лона Кэтрин. Рэндж отпускает голову монстра и ощупывает запястья дочери, ее шею в поисках бабочки пульса. Сердце отвечает. Рэндж кряхтит, подхватывая Кэтрин на руки. Вода стекает с ее коленей, обнажая место преступления. Кровь, залившая бедра с внутренней стороны, напоминает корни, пустившие побеги под кожу. Ньютон трет ее, лихорадочно, безумно, но кровь отказывается уходить. Это твой грех, отец! Очередной твой грех.

«Но ты жива! Жива!» – кричит Ньютон. Ему, как и прежде, никто не отвечает.

Рэндж не задумывался, куда они идут. Ноги выбирали сами.

Каждый вечер Рэндж разжигал костер. Кэтрин укладывала голову отцу на колени, и тот начинал бесконечную исповедь, не чураясь самых бесстыдных и кровавых подробностей своего пути на дно пересохшего озера. Огонь принимал все как есть. Кэтрин дожидалась, пока голос Ньютона начинал хрипеть с непривычки, поднималась и целовала его в щеку. Это ненадолго смягчало горечь высказанных слов.

Города встречали путников, как бродячих собак. Сытые воротили нос, голодные швырялись камнями и палками. Однако в каждом городе находились доброхоты, пускавшие на ночлег и делившие с ними трапезу. То были странные дома и нездешние люди. Чаще всего одинокие старики, узнававшие Кэтрин в толпе и звавшие за собою одним неприметным кивком головы или взмахом ладони. Они не подмигивали со значением и не предлагали испить крови черного козла, не просили денег, но каждый касался ее детоносного чрева. Кэтрин с нежностью принимала их подношения. Старики брали в свои огрубевшие руки ее маленькие ладошки и улыбались в ответ. Чаще всего они провожали их с крыльца и указывали, куда им следует двинуться дальше, но ноги Рэнджа безошибочно находили дорогу сами.

Дом на холме стоял в тени высокого дерева. Сначала Ньютон принял его за одного из стариков и даже снял шляпу, здороваясь. Но чем ближе они подходили, тем сильнее в Рэндже разгоралась уверенность, что это уже не человек, хотя и одного с ним корня.

Пустой дом.

Двери призывно распахнуты.

По коридорам бродит сквозняк, играет на клавесине дверных петель.

Кэтрин обернулась к Рэнджу, нашла его взгляд и не отпустила, шевельнула губами. Ему показалось, или он прочел быстрое «iloveyou»? Ни разу Кэтрин не попыталась заговорить с ним сходным образом. Без задержки и сомнений она двинулась к двери и шагнула внутрь. Ньютон поспешил следом.

Дом ждал хозяина. Все в нем указывало на крайнюю степень готовности и внимания, с которым обставили комнаты, развесили портьеры и пустые рамки для картин. Кэтрин ни секунды не колебалась, шагая в обход лестницы на второй этаж, миг – и она исчезла в неприметном коридоре. Шаги Кэтрин звучали глухо, она спускалась по невидимым ступеням. Рэндж едва поспевал за ней.

Сухой и гулкий подвал.

С одинаковым комфортом здесь могли разместиться винные погреба или тайная лаборатория вивисектора. Места хватило бы и на бочки с соленьями. В полу выдолбили продолговатую дыру, похожую на могилу. Предчувствия полоснули Рэнджа опасной бритвой. Он догнал Кэтрин и обнял сзади, оберегая от любой напасти. Рядом с могилой высился стол, накрытый чистой скатертью.

– Уйдем отсюда! – попросил Ньютон, хотя ноги со всей свинцовой определенностью утверждали – здесь конец их пути. Кэтрин бережно высвободилась из его объятий. Стены подвала, матовые, идеально ровные, едва заметно светились. Кэтрин встала напротив окна, вырубленного под самым потолком, поймала луч заходящего солнца, ее тень скользнула по полу. Благодарно поднялась в полный рост. Как и дерево во дворе, чем-то она напоминала стариков, помогавших им в дороге.

– Кто богородица? – спросила тень.

Сердце Ньютона сжалось от боли. Кэтрин смотрела на него, ожидая ответа. Рэндж пожал плечами, неуверенно указал на Кэтрин. Она лучилась смирением и нежностью.

– Она? – в голосе тени скользнуло презрение. Но затем тон ее смягчился, тень растолковала, как ребенку:

– Это сосуд. Скорлупа Бога, а не та, кто будет его кормить и воспитывать. Ты – богородица?

– Нет! – ужаснулся Рэндж. – Это моя дочь! Я не так… Нельзя!.. Уйдем!..

– Мне жаль, – равнодушие было природой тени, но она старалась, как могла, подражала людям. – Возможно, тебе удастся родить его и сохранить жизнь дочери.

– Родить? – слово «богородица» застряло в голове Рэнджа, шаталось и ныло, как гнилой зуб.

– Нельзя родить живое, не повредив скорлупы, – тень подвела Кэтрин к столу. Та нетерпеливо дернула головой. Рэндж не верил, что помог ей взобраться. Сам! Что он делает?

«Да!» – кивнула Кэтрин, отметая сомнения. На столе рядом с ней появился нож. От живота Кэтрин, белоснежного, идеальной сферической формы исходило сияние. Все они подчинялись ему. Сияние говорило: «Пора».

Нож врос в руку Рэнджа Ньютона.

– Это никогда не кончится?

– Нет, – покачала головой тень. – Даже когда ты его полюбишь.