Одним взглядом, как он это умел, Олег Константинович бросил офицеру посыл: «Подожди, мол, парень, все очень быстро изменится в нужную сторону!»

И тот, похоже, намек уловил. По крайней мере, нечто такое в его лице мелькнуло.

Хорошо, значит, еще одним союзником больше. Да и как же иначе?

Господин Каверзнев, ждавший на четыре шага правее начальника Почетного караула, расцвел любезнейшей из своих улыбок. Ну просто изнывал он последние полгода, лишенный возможности лицезреть лучшего друга.

Так и мы же не против.

Сначала они обменялись рукопожатиями, а потом и приобнялись. Невзирая на оговоренную конфиденциальность, из свиты премьера сверкнули несколько фотографических вспышек.

Да и пусть, невредно, если утром появится в газетах документальное подтверждение нерушимого единства московской и питерской властей.

Кортеж автомобилей, совершив полукруг по площади, понесся вдоль Невского с подобающей скоростью, но через пару кварталов неожиданно свернул вправо, на Литейный, в сторону от обычного маршрута.

— Это так, для пущей безопасности, — пояснил премьер, — тот путь слишком уж наезжен. Если кто-то нашими планами сверх меры интересуется, пусть задумается, в Мариинский мы направляемся или сразу в Таврический[39], а то и на острова. У вас там, кажется, дача?

Князь усмехнулся в бороду. Это «кажется» — просто великолепно.

— Да какая там дача, Владимир Дмитриевич, вы же знаете. Так, домик, фамильное имение. Остановиться иногда, в случае частной поездки. Вас я туда, например, пригласить просто не могу. Стыдно. Поэтому давайте прямо в «Англетер».

Домик у князя на Крестовском острове, на берегу Невской губы был отнюдь не так уж плох, но ехать туда он не собирался. Опять же по дипломатическим причинам. В Петрограде он действительно не более чем гражданин Романов, вряд ли имеющий протокольное право приглашать к себе на квартиру самого премьер-министра великой державы.

А «Англетер» — гостиница высшего разбора, выходящая фасадом на Исаакиевский собор, памятник Николаю Первому и тот же Мариинский дворец. До сих пор знаменитая по преимуществу тем, что в первые послевоенные годы в ней повесился очень популярный тогда российский поэт. И, как некоторые национал-патриоты считают, не сам он повесился, запутавшись в алкогольно-матримониальных делах, а был злодейски убит агентами мирового сионо-коммунизма, не простившими его перехода на сторону законной власти. Ибо несколько ранее поторопился присягнуть Ленину — Троцкому и всей их камарилье, публично заявив: «Мать моя Родина, я — большевик!»

Но, как бы там ни было, гостиница настолько повысила свою популярность, что за право переночевать в пресловутом номере до сих пор берут аж сто рублей! Зато — с вручением томика стихов и альбома последних фотографий. Причем около десятка поклонников таланта пытались приспособить веревку к той самой трубе парового отопления, к которой она уже однажды была привязана их кумиром. С аналогичной целью.

Но и в администрации «Англетера» не дураки сидят.

Чтобы не портить реноме гостиницы и сберечь некоторое количество жизней чересчур экзальтированных особ, роковая труба еще в 1926 году была заменена на мягкую гуттаперчевую, потом — на пластмассовую.

Вешайся, не хочу! В худшем случае — мордой об пол. А отопление перевели на обходную схему.

А вновь отделанное, специальное крыло гостиницы издавна предназначалось для размещения прибывающих в Петроград на заседания и иные церемонии членов Государственного Совета и прочих особо важных персон.

Князь также имел там постоянно закрепленные за ним апартаменты, оплачиваемые из казны.

— И давайте не спешить. Время совсем еще раннее. По набережным проедем, по мостам, на Васильевский остров, потом обратно. Давно я Питера так вот, будто турист, не видел…

— Как вам будет угодно, Олег Константинович, — согласился Каверзнев, а сам, кто там его знает, вдруг да догадался, что князю перед решающими событиями захотелось полюбоваться красотами города, который воздвигали и украшали десять поколений его державных предков, а теперь он принадлежит выскочке, парвеню, адвокатишке…

Скорее всего, эта мысль была слишком уж вычурна, и ничего подобного премьер себе и вообразить не мог, поскольку большая часть стоящих перед ними вопросов уже была согласована путем личной переписки, и сейчас оставалось только эти договоренности соответствующим образом оформить, глядя друг другу в глаза, а не прячась за безответственными буквами на листе бумаги.

Но Местоблюстителю вдруг представилось, что такая фантазия вполне могла бы прийти ему в голову. Все ж таки эти гражданские, выборные политики не могут в глубине души не мучиться комплексами, пусть и тщательно скрываемыми от самих себя. Поскольку сам князь именно из этих соображений решил совершить круг по Петрограду. Чтобы укрепить себя в намерениях, если угодно.

Пока ехали, Каверзнев рассказывал князю все больше о работах по дальнейшему благоустройству Северной столицы. Олег Константинович слушал благосклонно, посматривал по сторонам, любуясь державным течением серо-зеленой Невы, фасадами дворцов, перспективами проспектов и улиц.

Слева промелькнул массивный серый корпус броненосца «Цесаревич», поставленного на вечную стоянку перед Николаевским мостом. Этот старый корабль, ветеран Русско-японской войны и герой боев за Моонзунд, в самый решительный момент штурма Петрограда подошел из Гельсингфорса с экипажем, на две трети состоящим из флотских и армейских офицеров, сохранивших верность присяге.

Он, пожалуй, и решил исход Гражданской войны (а по большому счету — судьбу нынешней России), потому что силы пехотных штурмовых отрядов «белых» уже иссякали и генерал Юденич готов был отдать приказ об отходе.

Но возникший из-за завесы дождя броненосец беглым огнем прямой наводкой, практически в упор, из громадных пушек главного калибра, смешал в кровавую кашу позиции большевиков у Стрельни и Красного Села. Потом, рискуя сесть на мель, вошел в устье Невы, шрапнелью своих шестидюймовок буквально вымел с Васильевского острова и плацдарма между устьями Фонтанки и Мойки отряды мадьяр и латышей — личной гвардии Троцкого. И тут же с эсминцев «Орфей» и «Забияка» прямо на Садовую и набережные высадились десантные партии «ударников» и Георгиевских кавалеров, причастившихся перед последним боем Святых Тайн, поклявшихся умереть, но не отступить.

После страшного рукопашного боя между Апраксиным и Гостиным дворами началось паническое бегство красногвардейцев, вождей «Петрокоммуны», всех «граждан», чересчур рьяно кинувшихся служить новой власти. Обвешанные гроздьями людей поезда и дрезины отползали с Московского вокзала, толпы и толпы рвались на Охту, откуда, по слухам, буксиры и баржи отправлялись вверх по Неве, к Ладожскому озеру. На борт принимали по предъявлении партийного билета или за очень большие деньги.